Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кем же нам суждено стать? Неужели сбудется тысячелетняя мечта и нам уготована жизнь вечная? Но не по причине некоего изначального сопричастия к Абсолютному. Не было никого над нами. Мы сами вырыли себе могилу. Все мы без исключения — тени в электронных потрохах собственных порождений. Мои поздравления! Мы научились размножаться информационным почкованием и даже не заметили этого. Или заметили, но не придали значения. Развитие и усложнение системы вызвало необходимость в саморегулировании. Это не имело ничего общего с тиранией или даже с дьяволом-кукловодом, ибо нет ничего внешнего. Сущность была обусловлена манипулированием — и наоборот. В один прекрасный момент количество перешло в качество. Или же кто-то все-таки придал значение происходящему — и получил в награду некрополь с миллиардами роящихся внутри душ, улей, инкубатор, набор солдатиков в едином образе для игры в войну, жутковатую игрушку, черный ящик, вечную адскую машинку, возникающую снова и снова в тот самый момент, когда она разлетается на куски в день придуманного кем-то Апокалипсиса, а внутри нее все: история, древность, время, движение, эликсиры любви и ненависти, новый Будда, новый Магомет и новый Иисус…
Старик пытался представить себе это. Получилось даже проще, чем он ожидал. Если отбросить дряхлеющее тело, он и был аморфным призраком, заключенным в тесной коробке из хрупкой кости. Возможно, причина его возникновения — всего лишь побочный эффект неизвестного эксперимента, непредвиденное обстоятельство, оставленное без внимания ввиду его совершенной, принципиальной замкнутости. Дух из машины, придумавший дух из машины, придумавший дух из машины, придумавший… И так до пределов мысли. Бесконечная череда матрешек, олицетворяющих метемпсихоз. Кто первый? Поставим вопрос иначе, более высокопарно: кто истинен? Этого ты никогда не узнаешь, старик. Прав был Низзам: где гарантия, что сам ты — не глюк? И вообще — почему это так важно для тебя? Нет ли тут просто дурацких амбиций? Какая может быть иерархия среди призраков, порожденных чудовищем и витающих в мире, законы и относительная упорядоченность которого — лишь следствие стереотипов разума, втиснутого в прокрустово ложе представлений о самом себе? Надо лишь служить Ему, пытаться умилостивить Его, избегать запретных и нелепых фантазий о Его конечности, чтобы воспроизводиться снова и снова, как голоса, записанные на магнитной ленте, как изображение, спроецированное на экран, как навязчивые сны Гипноса…
Кстати, об Апокалипсисе. Глядя на расколовшийся кокон Куколки, Адам Тодт испугался. Жуткое предчувствие завибрировало в нем. Оно зародилось в кишках, на животном уровне; поднимаясь, подержало в ледяном капкане сердце; подразнило мозг намеком на понимание и спряталось в недостижимой норе. Ключа, чтобы извлечь его оттуда, не было. Представление об антимессии, посылаемом на перехват раз-другой в тысячелетие, так и не сформировалось до конца. А ведь таких «перехватчиков» наверняка было много на протяжении истории. Кесари, варвары, фашисты, коммунисты… Теперь наличие «Абраксаса» упростило их задачу, возможность воспроизведения, копирования — и практически гарантировало успех в критических ситуациях. Монахи из «Револьвера и Розы» сделали ставку на клонов. Трагический казус заключался в том, что клоны мутировали не вполне предсказуемо. «Не вполне» вмещало в себя разверзшуюся потрясающую пропасть между способностями среднего человека и влиянием мутанта-плюса. Хватило одного незапланированного отклонения, чтобы изменился привычный порядок вещей — в чем-то неизбежный, в чем-то отвратительный. Пусть даже тупиковый. Но это был НАШ порядок. Сверхчеловеческое — уже НЕ человеческое.
Если это и означало решающую победу «зверя», то Адам был озабочен совсем другим. Существовала вероятность того, что обман гораздо глобальнее. Он — жалкий, раздавленный тяжестью происходящего червь — придумывал все новые и новые самооправдания. Он боялся конца, который так упорно пытался приблизить. Не собственной смерти, нет. Он боялся, что мир, в котором, как думал старик, он до сих пор существовал, окажется целиком виртуальным, исчезнет без материального следа, будет стерт из чьей-то памяти вместе с самой памятью — и тогда Адам лишится не только будущего, но и прошлого. А Колония, в которую попадаешь по льготному тарифу, так и останется прекрасным символом всех ложных устремлений.
Однако что может быть хуже, чем простая отмена? В том числе отмена твоих пятидесяти с лишним лет, в течение которых ты, как тебе казалось, жил, любил, ненавидел и даже — как положено твари, созданной по Божьему образу и подобию, — страдал? Он, трепетавший от страха перед содеянным, один из последних и ничтожнейших статистов в массовке, был причастен к уничтожению подмостков, на которых разыгрывалась чудовищная комедия положений, — и все лишь потому, что драматург заложил это в основу основ: шаткий камень, надломленную ось, хрупкую пирамиду, разрушившуюся сразу после того, как сверху был нагроможден очередной мираж…
Самоотрицание — таково было имманентное, глубиннейшее свойство этой пьесы, неизбежное, как Судный день; ее сущности и герои исчезали так же легко и безропотно, как исчезают тени, когда выключается свет. А теням не дано порождать друг друга…
* * *
Вскоре он впервые увидел Куколку обнаженной. У нее было стройное белое тело красавицы, страдающей слоновьей болезнью. Вверху — разделяющиеся боеголовки под конусовидным обтекателем; внизу — уродливые лапы сверхзвуковых сопел. В ее очертаниях была стремительность юной девушки, вырвавшейся из-под жесткой опеки и свалившейся в пропасть греха, — даже тогда, когда она пребывала в неподвижности. И еще парадоксальным образом в ней было что-то суицидальное и фаллическое. Отрубленный лингам. Функция без смысла, сулящая случку атомов без оплодотворения. Порочная невинность. Воплощение милосердия, несущее смерть и лучевую болезнь…
Старик и не подозревал, что его мозг способен выстраивать такие ассоциации. Он не поверил, что самостоятельно думает об этом. Не иначе, эти мысли были внушены ему кем-то. Он будто услышал гениальную музыку, доносившуюся из шкатулки. Открыл шкатулку, а там — лишь вращающиеся шестеренки, восковой цилиндр, молоточки и тяги…
Слишком долго он был тупым и зависимым; теперь же какие-то обрывки прошлых фобий бродили в нем — те самые «матрешки», призраки внутри призрака.
И что могло быть смешнее?..
* * *
Старику позволили наблюдать за подготовкой к запуску. Он сделал свое дело. Никто не требовал от него большего. Люди из «Револьвера и Розы» суетились вокруг. Адам ощущал свое превосходство над ними. Даже сейчас они были погружены в мелочные заботы, словно муравьи, строящие муравейник и не ведающие о приближении волны, которая вскоре смоет их вместе с жалким клочком земли.
Заработал подъемник; его пронзительный скрежет заглушал мысли. «Поздно! — сказал себе Адам. — Слишком много времени потеряно!» Кто мог думать, что порвется самое примитивное звено цепи?
Но звено еще не порвалось.
Подъемник медленно втащил Куколку на стартовый стол. Теперь она была погружена в вертикальный колодец шахты — словно гигантский, неутомимый фаллос юного Бога Смерти в лоно старой Матери. Окончательный инцест… Последнее соитие в преддверии Армагеддона… Неудовлетворенное тело Земли оставалось холодным и неподвижным…