Просьба о деньгах сильно смутила старшего клерка. Он сказал, что, если я заинтересован в том, чтобы стать помощником регистратора, мне нужно закончить выплачивать свой контракт и подписать новый. Все рассыпалось довольно быстро. Я неправильно истолковал контракт; на самом деле я его не читал. Я увидел сумму, шестнадцать мин, и решил, что это – моя зарплата. Это казалось достаточно привлекательным. Итак, я провел шесть месяцев, считая себя ответственным работающим взрослым, но все это время был туристом, как и все дураки, которых я по двенадцать часов в день изучал через отверстие в стене. Сто восемьдесят дней в Салоне стоит недешево. Я задолжал шестнадцать мин.

Пока Адам рассказывал, его осанка менялась: он таял, как свеча, превращаясь в сгорбленного старика. Посмотрев на Сенлина единственным глазом цвета мертвой травы, он продолжил:

– Мне поставили клеймо на руку. Меня отвели в стену – туда, где ходы. Том, во тьме башни есть места – надеюсь, ты никогда их не увидишь, – где мужчин и женщин держат в загонах, как скот. Там кости измельчают в пыль, и они становятся частью дороги.

Он воздержался от дальнейших описаний, не в силах подыскать нужные слова, но его затравленный вид говорил сам за себя. Сенлин не смог выдержать его угрюмого взгляда. Он посмотрел на промокашку, взял в руки перо и принялся разглядывать наконечник.

– В конце концов меня спасла Волета, – сказал Адам с приливом гордости. – Она такая бесстрашная. Она пошла со мной в темноту, хоть и была вынуждена сражаться со мной самим и с капельдинерами, чтобы сделать это. Пока на меня надевали железный ошейник на рынке рабов, где нечем было дышать, она… отыскала человека, который заключил с ней сделку.

– Финн Голл, – угрюмо сказал Сенлин.

– Он выплатил мой долг, забрал ее жизнь в качестве залога, и с тех пор я тружусь ради нашего освобождения. Прошло уже больше двух лет.

– Сколько времени осталось до погашения долга?

– Три года, – сказал Адам и посмотрел на заскорузлые ладони. – Ей будет двадцать один год, когда она снова обретет свободу.

– Три года! – повторил Сенлин с болью сочувствия. – Почему так долго? Даже два года твоего жалованья покроют шестнадцать мин, и с лихвой.

– Потому что моя сестра… привлекает много внимания. – Адам сглотнул комок в горле, появившийся от внезапного прилива чувств. Тряхнув головой, он продолжил: – Мне приходится платить Родиону, чтобы он держал ее на сцене, подальше от спален; мне приходится платить, чтобы ее не продали богатому аристократу. Бо́льшая часть того, что я зарабатываю, идет прямиком к Родиону, и я уверен, что Финн Голл получает свою долю. Я работаю, чтобы платить человеку, который меня использует. Мне ненавистно, что ей приходится выступать перед всеми этими типами, которые поедают ее глазами, но на сцене лучше, чем за кулисами.

– Но почему бы не рискнуть, устроив побег? Три года! – Сенлин унял дрожь в голосе, сообразив, что лишь втирает соль в рану. – Как же ты можешь ждать?

Адам одарил его мягкой улыбкой человека, потерпевшего крах, улыбкой, которая была старше его на много лет.

– Я думал так же. – Он уже много минут продвигался вперед, к краю кресла, но теперь снова откинулся на поскрипывающую кожаную спинку. – А потом потерял глаз.

Слова тяжело повисли в воздухе. Сочувствие и желание исправить бардак, найти какое-то решение, способное изменить прошлое, изнурили Сенлина. Он бы хотел отложить оставшуюся часть ужасной исповеди Адама. Но, как это часто случается с людьми, нарушенное молчание не может восстановиться, пока все не будет рассказано до конца.

Адам, чувствуя неловкость Сенлина, попытался упростить свое повествование.

– Вскоре после того, как я испортил твой день, я обокрал компанию туристов, которые только что сошли с поезда на Центральном вокзале. Я не должен был этого делать, мне такого не поручали. Голл выдает «список покупок», расписание, бюджет, график и открытку, чтобы ты не забывал ему писать. Но я увидел, как они стояли там, в точности как я много месяцев назад, – счастливые, уверенные и неимоверно глупые. Я подумал: вот оно, пожалуйста! Вот шанс сократить срок и спасти сестру. Сказал им, что я носильщик из железнодорожной компании, пришел забрать их багаж и отнести на паром. И они не могли ждать; они были так взволнованы. Они отдали мне все, что у них было. Мне пришлось нанять фургон, чтобы перевезти вещи. – Борей почесал край коричневой кожаной повязки на глазу и неубедительно рассмеялся. Сенлин почувствовал угрызения совести, замаскированные смехом, но Адам поспешно продолжил: – Я продал все так быстро, как только смог: платья, колыбельки, шляпы, бритвенные наборы и украшения. Вышло почти двадцать мин. Если бы Финн Голл узнал, он бы послал Ирен выбить из меня эти деньги. Поэтому я решил тайком вернуться в Новый Вавилон, войти через порт Гинсайд на другом конце города, подкупить Родиона всем, что у меня было, и уехать с Волетой до того, как Голл успеет приподнять бровь.

– Что же случилось?

– Пираты, – сказал Адам с сухим смешком. – Я и пять других никчемных душ заплатили за проезд на корабле, который выглядел законным; вылитый курьерский корабль, высокий барк с тремя оболочками и двумя котлами. Построенный для прочности и долговечности, симпатичный такой корабль. Но я должен был уделить больше внимания команде. Вместо этого я висел над фальшбортом, как ребенок, представляя лицо Волеты, когда я скажу ей, что мы уезжаем.

Затем, едва барк оказался высоко в воздухе, капитан решил пересмотреть условия нашего путешествия. Его предложение заключалось в следующем: мы отдаем ему все, что имеем, а он не заставляет нас прогуляться по доске. Один пассажир стал спорить. Его выкинули за борт. Мы, оставшиеся, опустошили карманы. Потом нас вышвырнули в ближайшем порту, которым, так уж вышло, оказался Салон. Я и не подумал сопротивляться, хотя понимал, что ступаю в глубокую грязь. Я два года старательно обходил то ужасное место. Я хотел забыть. Но… – Адам указал на круглый шрам на руке. – Они меня запомнили. И позаботились о том, чтобы и я их запомнил. – Он приподнял овальный лоскут мягкой кожи и продемонстрировал пурпурную яму в центре пустой глазницы. Шрам на молодом и красивом лице выглядел кощунством, но Сенлин не скривился и не отвернулся. – Том, не говори мне, что я не могу ждать. Я только и могу, что ждать. Мы должны быть терпеливы. Мы должны заработать путь к свободе. – С последними словами Адам вздрогнул, вернул повязку на место и посмотрел на свои пустые ладони.

Сенлин хотел поспорить. Он хотел вызволить юношу из глубин отчаяния и вдохновить его грандиозным планом. Он сжал челюсти, чтобы сдержать поток советов. Сейчас не время для воодушевляющих речей или предложений; Адам излил перед ним душу, и его исповедь не нуждалась в критике. Адам сидел, как недоделанная набивная кукла, и Сенлин знал единственный способ разорвать завесу страданий, что пала на комнату. Он встал и засунул руки в рукава черного сюртука.

– Я никогда не видел орга́н изнутри, – сказал он и взял аэрожезл, держа его как трость. – Знаешь, как старый органист в моем колледже называл свой инструмент? Поющий водопровод. Он шутил, что каждый раз, когда он изменяет регистр, где-то в кампусе срабатывает слив в туалете.