Их было трое великовозрастных шалопаев, считавших себя поэтами. Хотя их пока что не печатали, один заранее обзавёлся экзотическим псевдонимом — Гангов, второй заранее интересовался — дают ли Нобелевскую премию за поэзию, третий не столько писал стихи, сколько говорил, что пишет очень большую поэму — поэму века… Звали его Плиса.

Думать о них, отвлечься от собственных дел стало для меня хоть каким-то облегчением.

…Тот, кто интересовался Нобелевской премией, имел маму, работавшую на предприятии, изготовлявшем искусственные фарфоровые глаза для инвалидов. В школьные годы он прославился тем, что однажды подрался у танцплощадки с группой хулиганов. В критический момент незаметно выхватил из кармана искусственный глаз и кинул его на тротуар. Глаз, звеня, покатился по асфальту. Хулиганы в ужасе разбежались.

Плиса в своё время тоже отличился. Родители после многомесячных настойчивых просьб купили ему в комиссионном магазине дорогой итальянский аккордеон. Бесплодные попытки научиться на нём играть быстро надоели. Плиса, подбитый Ганговым и любителем Нобелевских премий, отдал им музыкальный инструмент, отыскал в своём дворе парня, занимающегося боксом, уплатил ему пять рублей, чтобы тот, не особенно зверствуя, поставил ему здоровенный синяк. Просьба была с удовольствием выполнена.

Родители, придя с работы, пожалели бедное дитя, у которого гадкие хулиганы отняли любимую игрушку. Налепили на синяк примочку и уложили спать.

На следующий день три юных дарования принесли аккордеон в ту же комиссионку, продали. И провели незабвенный вечер в ресторане «Арагви». Познакомились там с дамами, угощали их шашлыком и шампанским, читали им свои стихи.

И вот эти трое ворвались ко мне с каким-то своим «срочным делом».

С первого взгляда было ясно, что все они, похожие на трёх прохиндеев — Никулина, Вицына и Моргунова из фильмов Гайдая, находятся в состоянии похмелья.

Я приветствовал их чуть переделанной песенкой раннего Утесова:

— С Одесского кичмана

сбежали три уркана,

сбежали три уркана

и спрятались в лесу.

Один из них был рыжий,

другой на попе с грыжей,

а третий с бородавкой на носу…

— Выпить есть? — спросили они чуть не хором.

Выпивки у меня не было.

— Тогда хорошо было бы что-нибудь скушать…

— В холодильнике на сковородке три котлеты с макаронами. Согреть?

— Не надо.

В мгновенье ока обед мой был съеден.

— Предаёшься изучению древнерусской литературы? — спросил Гангов. — А меня, между прочим, устроили на работу в «Союзторгрекламу»!

— Поздравляю. На какую должность?

— Зав. отделом поэзии! — важно ответил он и добавил: — Правда, пока приняли на испытательный срок, без зарплаты.

— И сколько же под твоим началом поэтов?

— Пока я один. Не в этом суть. Понимаешь, устроили нечто вроде экзамена — дали срочное задание написать пять стихотворных реклам. Будут висеть в больших магазинах, светиться на крышах высотных домов. Обещали офигенный гонорар. Понял?

— Понял-понял. «Рога и копыта».

И тут они принялись за меня.

— Зря надсмехаешься — сказал Плиса, тот, что с бородавкой на носу. — Растиражируют по всему СССР. От Владивостока до Калининграда. Какие потиражные получим!

— А я-то тут при чём? Я участвовать в этом не собираюсь.

— И не надо. Сами напишем. А ты просто подправишь потом, так сказать, рукой мастера. Не бесплатно! Заплатим тебе твою долю. Сколько мы знаем, сидишь на мели.

— Ладно. Напишете — посмотрю.

— Нет, — сказал Плиса. — Послушай сейчас, какие ему дали темы. Написать нужно к завтрашнему дню.

— Выкладывайте.

— Тема первая, — сказал Гангов. — На плакате нарисована комсомолка в очках. Стоит у магазинных полок. Тут требуется реклама мыла. Тема вторая — реклама микропористой обуви. Тема третья — чулки из капрона. Тема четвёртая — реклама чая. И последняя, пятая — для магазина «Российские вина» — пейте бокалами «Советское шампанское» в разлив.

— С ума сойти! — сказал я. — «Летайте самолётами Аэрофлота!», «Храните деньги в сберкассе». Валяйте, ребята. Бог в помощь!

С этим напутствием я наконец их выпроводил.

К вечеру следующего дня они явились снова.

На этот раз вид у всех троих был торжественный. Молча расселись на диване против меня.

— Родили? — спросил я, садясь перед ними на стул.

В ответ Гангов вынул из бокового кармана сложенный вчетверо листок бумаги, развернул его и сказал:

— Помнишь, комсомолка в очках стоит у магазинных полок, размышляет — купить ли ей мыло? Так вот что я сочинил: «Зашла и купила. Дёшево и мыло!» Ну как?

— Прелестно, — сказал я. — Прелестно.

— Теперь слушай дальше, — Гангов кивнул на мрачно сидящего Плису. — Это он написал. Реклама чая. По-моему, гениально: «Покупай чай»!

— И все?

— Все. Представляешь, будет светиться над гостиницей «Москва» — «Покупай чай»!

— Представляю. Трудящиеся так и ринутся за чаем. Что дальше?

— Дальше реклама капроновых чулок. «Круглый год сезон на чулки капрон!»

— Угу, — сказал я. — Сразу захотелось приобрести эти самые чулки…

— А это уже он сочинил, отвлёкшись от своей поэмы, его вклад, — Гангов кивнул на третьего приятеля. — Реклама микропористой обуви: «У прилавка в магазине зря в раздумии не стой. Купи обувь на резине мик-ро-по-ри-стой!»

— Да, — сказал я, — запахло Нобелевской премией. Что ещё?

— Последнее. О шампанском. Это тоже я сочинил! — Гангов встал и прочёл. Громко, торжественно:

Не дрянь заокеанская —

Продукт советских нив.

Требуйте шампанское

Бокалами в разлив!

— Чýдно! — сказал я. — Особенно насчёт «продукта советских нив». Все? Вмешательство руки мастера не требуется.

…Через день Гангов сообщил, что изгнан из «Союзторгрекламы» за профнепригодность.

Если бы вы с ней познакомились, эта коренастая тётенька, ходившая летом в белом парусиновом картузе, а в остальные времена года в сером пуховом берете, прикрывавшем женскую плешь, вам бы не понравилась. Глаза беспокойные, бегающие — «как бы кто не обманул, не надсмеялся».

Третий год подряд в конце лета, к бархатному сезону Капитолина Степановна приезжает с дочерью на Южный берег Крыма. Снимает в приморском посёлке одну и ту же комнату у судомойки местного дома отдыха. Вход в комнату отдельный. Рядом с обнесённым проволочной сеткой курятником.