Дожди, не переставая, шли вторую неделю. Холодрыга стояла такая, что по утрам на траве лежала изморозь.

Молча бежали на сиротливый свет фонаря. Туда, где под тёмной стеной сосен тянулся построенный пленными немцами бревенчатый барак.

Дробно стуча башмаками и сандалиями по ступенькам крыльца, ворвались внутрь. Тусклая лампочка свисала на проводе над проходом между кроватями. Восемь кроватей справа, восемь слева.

Так же молча содрали с себя волглую одежду, бросили её на спинки кроватей, забились под тощие одеяла.

И только сейчас услышали шум дождя.

Через несколько минут раздался голос самого старшего из них — тринадцатилетнего Ковыри:

— Чья очередь гасить свет? Марат, встань и выключи!

— Да ну его! — откликнулся Марат. — Зябко вставать. Пускай горит.

— А в лоб не хочешь? — спросил Ковыря.

Кличку Ковыря он получил за то, что всё время ковырял то в носу, то в ухе, то пытался отковырнуть хоть что-нибудь от любой вещи.

Марат рывком вскочил, выключил свет.

В спальне стало совсем темно. Казалось, дождь забарабанил ещё сильнее.

Марат как мог закутался в одеяло и, едва не стуча зубами, проговорил:

— Даже печки не поставили фашисты проклятые! Гитлера бы сюда, в этот погреб!

— Гитлера сюда ещё не хватало! — отозвался Валька Ершов. — Эй, Кочерга, чего молчишь? Рассказывай дальше про Робинзона и Пятницу!

— Да я уже вчера кончил! — отозвался Кочерга. — Смылись они со своего острова, уплыли по океану. Вот и все!

В бараке наступила тишина. Казалось, все заснули.

— Писать хочу! — раздался голос.

— Я тоже, — признался Марат. — Только до уборной далеко. Под дождём чапать неохота.

— Все писать хотят, — сказал Валька Ершов. — Пацаны! А давайте сделаем писопровод!

— Какой ещё писопровод? — заинтересовался Ковыря.

— Я видел в сарае шланг для полива цветов. А давайте притащим его сюда, протянем к спальне. А если конец до уборной не достанет, спустим с крыльца.

— Это дело, Ёрш! — отозвалась спальня. — Ещё бы трубочки в шланг от каждой кровати…

— Где их возьмёшь?! — сказал Ковыря. — Разве у докторши стырить от этого прибора, каким она слушает.

— Так там всего две. И обе тоненькие…

Радостное возбуждение быстро иссякло. Поняв тщетность своих мечтаний, один за другим выбегали из спальни, писали с крыльца, возвращались, ныряли в постели, снова кутались в одеяла.

И когда беготня закончилась, в тишине снова прозвучал голос Вальки Ершова:

— Пацаны! А давайте я вам расскажу не из книжки, а что говорил мой дед!

— А кто он, твой дед?

— Когда-то работал попом, а теперь помер. Так вот, пацаны, слушайте. Он мне по секрету рассказывал. И божился, что все это правда. Как сводка Информбюро.

— Если правда — неинтересно! Сказку давай, приключения!

Невидимый в темноте Валька Ершов приподнялся, сел на кровати:

— Так вот, пацаны, слушайте! Дед божился, что все это было на самом деле. Давным-давно в стране, где жили евреи, появился парень, который мог превращать воду в вино, оживлять мёртвых. И это, пацаны, было не в сказке, а вправду. Денег за это не брал, учил всех любить и говорил, что его прислал сам Бог. Что он — его родной сын.

— Врал? — спросил Ковыря.

— Нет. Не врал. Он вообще никогда не врал, не умел.

— Знаю, — сказал Марат. — Он из церкви. Это Иисус Христос!

— А ты откуда знаешь? — вскинулся Ковыря.

— Мать в церковь водила, у нас в Сокольниках. Его на кресте распяли. Убили.

— Фиг тебе, убили! — вскричал Валька Ершов. — Через три дня взял и ожил. Для вечной жизни. И сейчас жив!

— Врёшь! Побожись!

— Дедушка никогда не врал.

— Как же он ожил? И тогда где он теперь, если ожил?

— Он со своим отцом. Богом.

— Врёшь ты все, Ёрш! Признавайся!

— Устроим ему «тёмную» — предложил Ковыря. — Допросим. Пусть признается, что врёт.

— Вы что, пацаны?

— Ладно, — сказал Ковыря. — Из постелей вылезать неохота. А вот завтра шланг из сарая притащишь. К мёртвому часу. А после линейки доскажешь все про этого парня Иисуса Христа. Как он это делал. Иначе отлупим.

Опять разбудили!

Полежал в постели. Рывком встал. Подсел к столу, где тикал будильник.

Наверху у соседей, как в прошлые ночи, слышалось топанье ног, возня, отзвуки семейного скандала, детский плач.

…После посещения фитнес-клуба, бассейна приезжает на своей «тойоте» в парикмахерский салон. Там знакомая парикмахерша Лариса сначала подравнивает ей чёлочку, потом красит чёрной краской начинающие седеть волосы. Работая, рассказывает, что видела по телевизору выступление её мужа, спрашивает о здоровье дочери, жалуется, на то, что из-за кризиса становится меньше клиентов.

Получает сверх официальной платы триста рублей чаевых, и они расстаются довольные друг другом.

Приезжает домой. Ещё в лифте вынимает из сумочки тяжёлую связку ключей. В двери три замка. Один из них особенно сложный — электронный.

Стремительно входит в свою недавно отремонтированную квартиру. До того, как нужно будет мчаться в школу забирать после уроков одиннадцатилетнюю дочь-шестиклассницу, остаётся сорок минут. Снедаемая голодом, она все же выдвигает из-под кровати напольные весы. Скинув туфли и содрав с себя свитер, взвешивается. Шестьдесят два килограмма. Неплохо! За неделю минус полтора кило.

По пути на кухню смотрится в зеркало стенного шкафа. При её высоком росте, утончившейся талии, совсем как девушка. Хоть отправляйся на кастинг в телешоу. Хоть заводи любовника, как во время последнего скандала посоветовал муж.

А на кухне ждёт набитый деликатесами холодильник. Три сорта колбасы, сыры, красная икра, отварной язык. Заранее приготовленный обед в кастрюле и сковородке.

Отворяет дверцу холодильника и видит мышь. Дохлая мышь висит на толстой медной проволоке!

Захлопывает дверцу. Кидается к телефону. Дрожащей рукой набирает номер, звонит на работу мужу. Сообщает:

— У нас в холодильнике мышь повесилась! Что ты ржёшь, идиот?! Нет я не могу её снять. Приедешь домой — сам разбирайся.

Она бросает трубку на рычаг, в волнении ходит по комнатам. Ещё нет двух часов, а муж возвращается только к семи. Если не застревает в каком-нибудь клубе на корпоративной вечеринке… Дочку после школы нужно кормить обедом. А вся еда в холодильнике… Мышь не могла повеситься сама. Значит, кто-то её повесил. Кто-то за время их отсутствия побывал в квартире… Но ведь она была заперта. На три замка!