Сегодня на верху подноса лежит небольшой пакет. Артур неохотно извлекает содержимое. Сопроводительное письмо пришпилено к пачке вырезок из газеты с названием «Арбитр». Он никогда о ней не слышал. Может быть, она занимается крикетом. Нет, судя по шрифту, это «желтая» газетенка. Он смотрит на подпись в письме. Он прочитывает имя и фамилию, которые не говорят ему абсолютно ничего: Джордж Идалджи.

С первого же момента, едва Шерлок Холмс успешно завершил свое первое дело, на него со всех концов света посыпались просьбы и требования. Если люди или вещи исчезают при таинственных обстоятельствах, если полиция более, чем обычно, заходит в тупик, если правосудие оказывается неправосудным, тогда, видимо, человеческий инстинкт подсказывает воззвать к Холмсу и его творцу. Письма, адресованные «221-Б, Бейкер-стрит», почта теперь автоматически возвращает отправителям с пометкой «АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН»; как и адресованные сэру Артуру для передачи Холмсу. Годы и годы Альфред Вуд не устает удивляться тому, как его патрон одновременно и гордится тем, что создал персонаж, в чье реальное существование читатели поверили с такой легкостью, и раздражается, когда они доводят эту веру до логического завершения.

Затем есть просьбы, обращенные непосредствено к сэру Артуру Конан Дойлю in propria persona,[20]написанные в уверенности, что тот, кто наделен таким интеллектом и изобретательностью, что способен разрабатывать столь хитроумные книжные преступления, должен, следовательно, обладать способностью раскрывать реальные. Сэр Артур, если письмо производит на него впечатление или трогает, иногда отвечает, хотя неизменно с отказом. Он объясняет, что, к сожалению, сыщик-консультант он не в большей мере, чем английский лучник четырнадцатого века или лихой кавалерийский бригадир под командой Наполеона Бонапарта.

А потому досье Идалджи Вуд положил на деревянный поднос без всяких ожиданий. Однако на этот раз сэр Артур возвращается в кабинет секретаря задолго до истечения часа, излагая свои соображения еще в дверях.

— Ясно как Божий день, — говорит он, — что этот субъект виновен не более, чем ваша пишущая машинка. Только послушайте, Вуди! Ну прямо-таки шутка. Дело о запертой комнате, только прямо наоборот — не как он в нее проникает, а как из нее выбирается. Шито белыми нитками, а то и без них.

Уже много месяцев Вуд не видел своего патрона в подобном негодовании.

— Вы хотите, чтобы я ответил?

— Ответили? Я намерен больше чем ответить. Я намерен заварить кашу. Я намерен столкнуть лбами кое-кого. Они пожалеют о том дне, когда допустили, чтобы это произошло с ни в чем не повинным человеком.

Вуд еще не вполне понимает, что за «они», как и что за «это», которое «произошло». В прошении он, если не считать странной фамилии, не заметил ничего, сколько-нибудь отличного от десятков других неправосудностей, которые сэру Артуру следует немедля единолично исправить. Но в данный момент Вуда меньше всего заботят справедливость или несправедливость дела Идалджи. Он испытывает только облегчение, что его патрон менее чем за час словно бы сбросил летаргию и унылость, сковывавшие его все последние месяцы.

В сопроводительном письме Джордж объяснил ненормальность положения, в котором оказался. Решение освободить его условно было принято прежним министром внутренних дел мистером Эйкерс-Дугласом, и подтверждено нынешним, мистером Гербертом Гладстоном, но ни тот, ни другой не указали причин такого решения. Приговор Джорджу отменен не был, как не было предложено и никакого извинения за его пребывание в тюрьме. Одна газета, несомненно, проинструктированная за комплотным завтраком каким-то бюрократом с подмигиванием и кивками, бесстыдно дала понять, что министерство внутренних дел не сомневается в виновности заключенного, но освободило его, считая три года тюрьмы достаточным наказанием за такое преступление. Сэр Реджинальд Харди, назначив наказание семь лет, проявил чуть-чуть излишнюю ревностность в защите чести Стаффордшира, и министр внутренних дел всего лишь подправил избыток его энтузиазма.

Все это обрекает Джорджа на душевное отчаяние и практический вакуум. Считают ли его виновным или невиновным? Извиняются ли перед ним за его тюремные годы или оправдывают их? Если — и до тех пор, пока — приговор не будет снят, его не восстановят в списке практикующих юристов. Министерство внутренних дел, возможно, ожидает, что Джордж изольет свое облегчение молчанием, а свою благодарность тем, что сменит профессию, перебравшись с поджатым хвостом куда-нибудь еще, предпочтительно в колонии. Однако Джордж сумел пережить тюрьму только благодаря надежде, благодаря мысли о возвращении к работе — как-нибудь, где-нибудь, но только в качестве солиситора. И его сторонники, зайдя так далеко, тоже не намерены отступить. Один из друзей мистера Йелвертона предложил Джорджу временную работу в своей конторе в качестве клерка, но это не решение вопроса. Решить же его может только министерство внутренних дел.

Артур опаздывает на встречу с Джорджем, которую назначил в «Гранд-Отеле» на Чаринг-Кросс, — он задержался в своем банке. Теперь он стремительно входит в вестибюль и оглядывается по сторонам. Узнать его ожидающего гостя нетрудно — единственное смуглое лицо в профиль примерно в десяти шагах от него. Артур уже готов подойти с извинениями, но что-то его останавливает. Возможно, не слишком по-джентльменски подсматривать за человеком, но ведь не зря же он когда-то записывал приходящих пациентов доктора Джозефа Белла.

Итак, предварительный обзор обнаруживает, что человек, с которым он сейчас познакомится, невысок и худощав, восточного происхождения, с волосами, расчесанными на пробор слева и коротко подстриженными; он носит очки, а также неброский хорошего покроя костюм провинциального солиситора. Все бесспорно, однако это далеко не то же, что распознать с места в карьер французского полотера или холодного сапожника-левшу. Тем не менее Артур продолжает наблюдать, и его тянет назад — не в Эдинбург доктора Белла, но в его собственные годы медицинской практики. Идалджи, как и большинство в фойе, забаррикадирован между газетой и высокой изогнутой спинкой кресла. Однако сидит он не совсем как остальные: газету он держит неестественно близко у глаз и чуть боком, так что его голова повернута по отношению к странице несколько под углом. По опыту Саутси и Девоншир-плейс доктор Дойль в своем диагнозе уверен. Близорукость, возможно, очень сильная. И, кто знает, возможен и некоторый астигматизм.

— Мистер Идалджи.

Газета не отбрасывается в волнении, а аккуратно складывается. Молодой человек не вскакивает на ноги и не бросается на шею своему возможному спасителю. Наоборот, встает он бережно, смотрит сэру Артуру в глаза и протягивает руку. Опасности, что этот человек начнет изливаться по поводу Холмса, нет никакой. Он просто ожидает — вежливо и сдержанно.

Они удаляются в свободную комнату для писания писем, и сэр Артур получает возможность исследовать внешность своего нового знакомого поближе. Широкое лицо, полноватые губы, заметная ямочка в середине подбородка, не носит ни усов, ни бороды. Для человека, отбывшего три года в Льюисе и в Портленде, а перед тем, вероятно, привыкшего к более комфортной жизни, он выглядит так, словно это наказание совсем на нем не сказалось. Его черные волосы тронуты сединой, но она скорее придает ему сходство с мыслящим, культурным человеком. Его вполне можно было бы определить как практикующего солиситора, если бы не тот факт, что он не практикует.