— Не придирайся к словам. — Я ущипнул тонкую руку Сьюзен. — Маунт-Рашмор — это гора, имеющая человеческие очертания. В этом смысле я и назвал ее.

— У нее есть имя? Как зовут эту женщину-гору?

— Максина. Я забыл ее фамилию.

Сьюзен возмущенно фыркнула:

— Макс и Максина! Ты меня разыгрываешь. Всему есть границы.

Я пожал плечами. В действительности мне было не важно, как отнеслась к этому Сьюзен. Остаток ужина я посвятил детальной разработке планов их соединения. Костюмированный бал, обед на двоих, подстроенная случайная встреча. Я подсчитывал, сколько Макс должен мне, как первооткрывателю, денег и бесплатных обедов. Мэгги и Хэтти, Джейн и Берта — все они остались в прошлом, вытесненные беспощадным конкурентом.

Мы превосходно провели ту ночь, копируя Макса и Максину. Сьюзен развеселилась настолько, что начала покачивать ягодицами так, словно это были груди. Я не знал, как мне имитировать Макса, и поэтому принялся крутить в постели воображаемые педали. Потом мы поменялись: я стал исполнять роль Максины, а она — Макса, насколько смогла. Она ездила на мне верхом, немилосердно сжимала в объятиях и издевалась надо мной до тех пор, пока я не подмял ее под себя всем своим весом. Она рванулась вверх, и мне стало необычайно приятно, когда мне в живот уперлись ее гладкие твердые коленки. Руки ее успевали всюду — она гладила, тискала и даже била меня. Никакой эякуляции не произошло — по моей инициативе за прошедший день у меня их уже было две, но я вылизал Сьюзен клитор, похоронив голову в ее паху. Как бы то ни было, судя по стонам, ей было хорошо.

Пока Сьюзен наслаждалась истомой, я встал и пошел в ванную ополоснуть лицо. Напольные весы, на которые я встал, показали сто семьдесят фунтов. Я стал еще толще. Перспектива догнать Максину ужаснула меня. Кто знает, может быть, страх обуял меня не из-за нее, а из-за Макса? В ту ночь мне снилось, что я поставил Максину на пути едущего на велосипеде Макса, чтобы она с помощью эластичного шнура устроила ему крушение. Но Макс вовремя разглядел ловушку и наехал прямо на Максину. Сцена эта повторилась во второй половине сна и почему-то так меня напугала, что я проснулся в холодном поту.

Случилось так, что ни один из моих с такой тщательностью разработанных планов сватовства Макса не понадобился. На следующий день я встретил Максину в коридоре у дверей кафедральной канцелярии. Она рассматривала объявление о поэтическом конкурсе. На Максине была необъятных размеров футболка и тренировочные брюки слоновьего серого цвета. Эластичной резинки, охватывавшей ее чресла, хватило бы на пять обычных поясов. Увидев меня, она ткнула пальцем в объявление:

— Вы что-нибудь знаете об этом?

Сначала я даже не понял, что она обращается ко мне. Большинство наших получивших южное воспитание студентов называли меня исключительно «сэр» или «профессор», и я привык к этой форме обращения. Я понял, в каком далеком и невозвратном прошлом остались те дни, когда я, слыша обращение «сэр», невольно оглядывался, думая, что зовут кого-то другого. Но сейчас в коридоре не было никого, кроме нас, и она смотрела прямо на меня. Я пригляделся. Объявление оповещало о маленьком поэтическом конкурсе — одном из тех, что обычно устраивают разные журналы вроде «Гибискуса», «Золотой рыбки» или «Обзора пятого измерения». В данном случае журнал назывался «Желтый кот». Победителю обещали сто долларов. Вторая премия составляла пятьдесят долларов, третья — двадцать пять. Все стихотворения должны быть отправлены не позднее 1 июня (по почтовому штемпелю); рукописи становились собственностью журнала. Правда, журнал не брал денег за публикацию.

— Здесь время от времени действительно появляются подобные объявления, — опасливо сказал я. — Это объявление выглядит достаточно солидно. А что, вы хотите участвовать?

— Не знаю. — Она снова нахмурилась, отчего мне показалось, что ее лицо вывернулось наизнанку. — Мне не очень нравится то, что пишу, и я не слишком охотно демонстрирую другим мои стихи.

Это было похоже на завуалированное приглашение. Мысленно я тяжело вздохнул. Университет изобиловал непризнанными чердачными писателями и поэтами. В большинстве своем это были обидчивые и страдающие люди; некоторые были талантливы. Когда-то я и сам грешил рассказами, но давно подавил в себе это патологическое влечение. Я понял, что критика мне удается лучше — это была наилучшая месть моему прошлому «я» и всем подобным мне.

Краем глаза я увидел, что в противоположном конце коридора появился Макс и направился в комнату отдыха. Я ощутил прилив нечестивого вдохновения.

— Знаете что, я вряд ли смогу быть вам чем-то полезен, но зато я знаю человека, который непременно вам поможет. Правда, он преподает на кафедре истории, но он чертовски сведущ в поэзии.

Кроме того, он может возбудить поэтические чувства, добавил я мысленно.

— Я не совсем…

— Как бы то ни было, вам следует встречаться с сотрудниками факультета. Некоторые из них удивительно человечны. Идемте, я вас представлю.

С этими словами я повел ее в комнату отдыха. Было видно, что она сомневается, но я был профессор, а она — студентка, и это склонило чашу весов в мою сторону. Да и как еще я мог переубедить ее?

— Здесь мы пьем кофе и сплетничаем о наших студентах.

Мне самому было удивительно, как я смог набраться духу привести сюда эту женщину. Еще удивительнее было то, что я и заговорил как Макс.

Сам он в тот момент, когда мы вошли, наливал себе бурду, называемую нами домашним напитком. На днях или раньше, если позволит бюджет, мы собирались купить кофе-машину. Но до этого — то есть в течение вечности — нам предстояло обходиться перколятором, издававшим странные звуки и цедившим в чашку коричневую жидкость, которую мы из самоуважения называли кофе. Макс как раз делал первый глоток, когда в поле его зрения попала Максина.

Внешне с ним не произошло ровным счетом ничего, но он, вероятно, слишком сильно вдохнул, засосав в себя изрядную порцию горячего кофе. Надо отдать ему должное — он не забрызгал пол этим благородным напитком, несмотря на то что тот был чертовски горяч. Мышцы его шеи судорожно сокращались в попытке проглотить жидкость.

Я — непонятно зачем — хлопнул его по плечу.

— Максина, это Макс Финстер. Макс, это Максина. Максина…

— Конклин. — Это было утверждение, а не вопрос, столь характерный для женщин Юга, которые произносят «меня зовут Элла Сью?» с такой интонацией, словно считают невежливым настаивать на этом факте.

— Максина будет писать дипломную работу на нашей кафедре. Я сказал ей, что вы можете поговорить с ней о поэзии. — Я отступил на пару шагов, чтобы лицезреть выражение глаз Макса.

Он ничем не выдал своего удивления. Он кивнул — конечно же каждый просто обязан посетить Финстера, записного поэта нортгейтских апартаментов. Он крепко (она сморщилась) пожал ей руку, и лицо его озарилось поэтической улыбкой.

— Что вы уже успели рассказать ей о нас? — спросил он.