Дочь пострадавшей сообщила корреспондентам «DV», что накануне вечером она привела мужчину к себе домой после похода в увеселительное заведение. Мать и дочь собираются предъявить ему обвинение в сексуальном домогательстве. — Э. Г.

Я звоню в редакцию «DV», прошу соединить меня с Э. Г., представляюсь: «Я — голый мужчина» — и спрашиваю, не собираются ли они напечатать мою фотографию. Она увиливает от прямого ответа. Я предлагаю им взять у меня интервью. На первой полосе воскресного выпуска. С заголовком: «Всю жизнь мечтал так сделать». Она бросает трубку. Журналисты — как дети. Если ты подашь им новость на блюдечке, им ее не хочется, а если спрячешь под столом в комнате, они радостно поднесут ее тебе, с идиотской улыбкой во всю первую полосу. Я — слабак! Даже если я выйду на сцену голым, все равно успех мне не светит.

* * *

Тимур живет в «К-баре». Тимур — надежный парень. Отвязная душа. Тимур пьет чай с ромом. «Потому что ученые доказали, что с рома похмелья не бывает». Не знаю, бывало ли у него когда-нибудь время на похмелье. Разве что на пути из бара, когда ему надо пройти пару кварталов. Он вечно пьян, а в то же время нет. Уже дошел до того порога, до которого каждый дойдет, если семь лет подряд не просыхать. Кайфа больше нет. Даже после шестнадцати двойных чашек, которые он выпивает с часу дня до часу ночи. Как сказал мне Кейси.

Помимо рома Тимур еще посвящает свою жизнь каким-то духовным опытам. Какой-то медитации и нетрадиционным методам лечения, а может, и колдовству. Его иногда так и кличут — Колдун. У него всегда что-то такое жутко замороченное и глубокое. Он опрыскивает тебя с ног до головы из своего философского баллончика и при этом без конца ссылается на какого-то «Вальдорфа», какого-то гуру на Гималайщине. Тимур постоянно входит с ним в контакт, отрубается прямо за столом, на стуле, пялится в окно и держит в руке коктейльную трубочку из своей чашки. Когда его веки начинают трепетать, как крылья бабочки, значит, он вошел в астрал. А когда он оттуда выходит, дрожание прекращается. «Ну, ребята. Я был на маунтейне. Сообщение таково: Пусть свечи горят. Пусть свечи горят» — вот примерно так он говорит. Фактически он — Магги навыворот. Он говорит о «внешней гармонии» и о «мучении», а не «лечении», как тот. «Вот в чем соль, ребята. Если вас что-то мучит, вы это поймете. Потому что тогда — что произойдет? Да, только тогда что-то и начнет происходить». А сам он, судя по всему, уже домучайся до того, что посеял где-то все свои карточки, кроме одной кредитки, которую оставил в залог в баре.

«Я замучился, совсем замучился», — говорит он, но не смеется. Он смеется только наедине с самим собой, когда сидит за своим столиком у окна на стуле, который он сам обил тканью по своему вкусу, это лучший стул во всем «К-баре». Он багровеет, если его место занимает какая-нибудь «пони», когда ему случится выскочить в сортир. Что вообще бывает очень редко. У него какой-то буддистский мочевой пузырь, он сам утверждает, что его хватит на то, чтоб полить всю Сахару. Правда, я что-то не слышал, чтоб в пустыне много мочились. И все же… В одиночестве он смеется всеми своими килограммами, каким-то особенным смехом. В нем что-то пищит. По сравнению с его обычным голосом, очень тоненько, жир слегка вздрагивает. Слегка поскрипывает, как старый раздолбанный холодильник, который трясется в хвосте концертного автобуса на скорости сто километров в час по разбитому асфальту по дороге в «Вола».[267]

Тимур — «бодист», это, стало быть, такая телесная версия буддизма. Отягощен мудростью. Сто сорок шесть килограммов девяносто граммов. «До седьмого дзена всего десять граммов недобрал. То есть сегодня. Потому что сегодня у Кейси выходной. А у нее чай какой-то жиденький, у этой, как ее…»

Непонятно, считать ли это остроумием. Или ослоумием.

«Колдун» умеет предсказывать погоду по пене в стакане пива, определять по следу от ботинка, как пройдет застолье, гадать по дыму — разумеется, сигаретному. Он может сказать тебе, заразился ты или нет, по тому, как из тебя выходит дым от «Уинстона», или определить, когда заплатят его приятелям — журналистам: завтра или вообще никогда. Тимур! Бесподобный тип. И безволосый. Он всё сбривает.

— Зачем ты голову бреешь? — спросил его какой-то эрудит-ерундит во время одной из этих бесконечных пресс-конференций у него за столиком.

— И не только голову, — говорит Тимур, точнее, шепчет.

Он разговаривает с помощью так называемого чревовещания: он такой жирный, что его голос просто не может выбраться наружу через весь этот жир. И после слов, которые он говорит, он все время ставит точку. Наверно, у него это единственные точки приложения. И каждая точка сопровождается тонким выдохом через нос. Словно для того, чтобы показать, что каждое слово он вдыхает глубоко в себя. Или, точнее, что ему пришлось ради этой своей мудрости вдохнуть несколько тонн кокаина.

— Не только голову. Руки тоже. И ноги. Знаете, почему у индейцев волос на теле нет? Дело в чувствительности. Чувствительность. Сотни вещей на тебе скрывают от тебя сотню вещей вне тебя.

— Поэтому ты и бреешься?

— Вальдорф говорит, — отвечает Тимур, его веки тяжелеют, он откидывается назад, скрестив руки, как всегда, когда он ссылается на своего гуpy, наверно, он сейчас выйдет на связь, — волосы — есть время. Hair is time, — повторяет он с архисерьезным выражением лица, словно это есть высшая американская правда.

Да. Да. Да.

— Время? В каком смысле? — спрашивает кто-то.

— Время не течет сквозь меня. Я сам теку по времени. Внешняя гармония, you know.[268]

— А борода, борода такая длинная тебе зачем? — спрашивает жидкобородый коллега Трёст с понятным интересом.

И он прав. Тимур весь бритый, но у него очень длинная борода. Наверно, поэтому все его умозаключения тоже «с бородой».

— Потому что это корни. Корни.

Мы находимся в начале бронзового века. Настроение «F. К.». «Пусть свечи горят». И в ухе у него ка-кой-то камешек. И вот мы начинаем говорить о камне. Ему только балахона не хватает. Философы Лао-Цзы и Пей-Чай. С ромом и коктейльной трубочкой.

Народ перестал задавать вопросы. Мы просто смиренно молимся в надежде, что нам будет ниспослано дальнейшее объяснение. Он сосет свой напиток через трубочку. Когда он наклоняется к трубочке, видно, что мозг у него бритый налысо. Сейчас он что-то скажет. Что-нибудь такое монашистое.

— Это не борода, — говорит он и выдыхает из ноздрей. — Корни мудрости очевидны. Истина — в перемотке назад. What you see is what I say.[269]Это Дебби Харри[270]сказала. Мне. Let the flower grow inside you. But the water is from the outside.[271]