— Чего башками вертите? — вновь раздался противный голосок, и все повернули головы к раскрытым дверям.

— Клязь-батюшка и Сусанна-солнышко, это я, конечно, не вам говорю, а этому расстриге окаянному и его, прости господи, команде, трижды бесполезной и безответственной, — тут же поправился Микишка (а это был именно он!) и нагловатой походкой проследовал внутрь тронного зала. — И змеюку свою подколодную придержи, пока я государственные речи вещать буду.

Последняя фраза конечно же адресовалась старшему богатырю. Но он был настолько озадачен появлением дьячка, что даже не нашелся, что ответить. Зато Мотя тут же выпустил в сторону Микишки предупредительный сноп искр. Мол, если я тебя под влиянием сложившихся обстоятельств сразу не кусанул, то это не значит, что терпение мое безгранично. К чести дьячка, он тут все понял правильно и больше обидными словами Гореныша не называл.

Однако подобное ограничение никак не распространялось на оставшихся спецдружинников, о чем, собственно, он и поведал во всеуслышание:

— Я же говорил, что этому типу со скобленой мордой не то что следствие, бычков пасти доверить нельзя. Хотя… Если ему в помощь эту вертихвостку черноволосую отрядить, да паскудника мелкого, что дым глотает, то, может, и справятся.

Солнцевского больше всего удивил не столько слишком уверенный в себе Микишка, сколько тот факт, что он отчего-то вдруг перестал интересовать Мотю. В обычное время тот непременно постарался бы либо цапнуть противного дьячка, либо слегка подпалить рясу, а если повезет, то и бороду. Эта забава уже давно стала традицией и доселе не нарушалась ни разу. Так вот трехголовый смирно лежал в уголочке и всем своим видом показывал, что не намерен применять против вновь прибывшего ни зубы, ни огонь. По крайней мере, до тех пор, когда тот не выговорится. А выговорился Микишка. как ни странно, довольно быстро. Только завел он свою привычную песню про недопустимость расходования государственных средств на финансирование непонятных вооруженных формирований — и вдруг осекся на полуслове.

— Ладно, традиции соблюли, спецдружину обхаяли, можно и к главному переходить, — выпалил он и тем самым окончательно добил окружающих. Доселе заткнуть словесный поток сварливого дьяка мог только окрик Берендея, зубы Гореныша, ну или, в крайнем случае, кулак Солнцевского. — Князюшко, отец родной, ты случайно на сердце в последнее время не жаловался али, скажем, на голову? Впрочем, ты не волнуйся, ежели тебя удар хватит, так у меня отварчик особый есть, враз на ноги поставит.

— Сейчас удар хватит тебя, — хмуро заметил Берендей, белея от ярости, — и ни один отварчик не поможет. Говори дело!

— Дык, это я хотел по-научному, так сказать, подготовить, но ежели ты в этом деле ничего не понимаешь…

Князь слегка приподнялся на троне, и этого хватило, чтобы дьячок прикусил язык и перешел к главному. Сделал он это в свойственной ему манере.

— Агриппина жива, здорова и теперь интересуется, готов ли ты воссоединиться с законной супругой или так и пойдешь в монастырь грехи замаливать?

— Чего? — не понял князь.

— Говорю, поди, нагрешил за свою жизнь?! — повысил тон Микишка, разговаривая с Берендеем как с глухим.

— Нет, до этого «чего», — несколько сумбурно пояснил верховный киевский правитель.

— Жена твоя перед дверьми закрытыми стоит, войти боится. Я уж ее и так и эдак уговаривал, а она ни в какую, мол, наверняка, серчаешь на нее и видеть не захочешь. Кстати говоря, тоже в монастырь собралась…

То ли из-за накопленной усталости, то ли еще из-за чего, но смысл сказанного дошел до Берендея не сразу. Он нахмурился (Микишка ощутимо вздрогнул), попытался отобрать у Севастьяна его кинжал (не получилось), в двух словах высказал все, что думает о воеводе, таким же количеством слов обошелся, чтобы уволить его со службы (чем вызвал усталую улыбку на лице старого вояки), и уже только после этого сломя голову бросился прочь из тронного зала.

Дубовые двери застонали под ударом княжеского плеча, и спустя мгновение ячейка древнерусского общества была восстановлена. Как и обещал Микишка, целая и невредимая княгиня повисла на шее у супруга, и тот, совершенно не стесняясь окружающих, впился губами в ее уста. Так как в те далекие времена правила этикета были непременным спутником верховной власти, почти все присутствующие скромно отвернулись. Исключением оказались выходцы из Малого Халявца, но и они последовали общему примеру, наткнувшись на выразительный взгляд Солнцевского.

Надо отдать должное Берендею и Агриппине, не прошло и пяти минут, как после скромного покашливания их дочери они смогли оторваться друг от друга.

— Как? Где? Почему? — Берендей тут же, как пулемет, выстрелил несколько вопросов, рвавшихся из его груди.

— Я нормально, пряталась у Микишки, — княгиня сходу ответила на первые два и осеклась, подобравшись к третьему, — а вот на вопрос «почему?» так просто и не ответишь.

— Давай сложно, — тут же охотно согласился князь, нежно и ласково обнимая вновь обретенную супругу.

Совершенно счастливая Агриппина сделала над собой видимое усилие и выскользнула из объятий Берендея.

— Сложно так сложно, — вздохнула она и решительно направилась к трону.

После всего случившегося за последнее время Илюха считал, что удивиться уже не сможет ничему. То, что произошло следом, заставило бывшего солнцевского братка не быть столь уж категоричным. Княгиня со знанием дела пошарила где-то за троном и извлекла оттуда знакомую до глубины души массивную плоскую флягу из нержавейки. Помнится, именно с нее началась столь неожиданная и странная дружба с Изей после памятного ДТП на ночном шоссе, в результате которого они и очутились в далеком, почти сказочном Киеве. Хотя если быть совсем точным, то дружба началась не с самой фляги, а с ее содержимого, уничтоженного на пару с чертом после бурного выяснения отношений.

Немного позднее она была довольно бесцеремонно реквизирована представителем верховной власти с такой вот мотивировкой: «Мне нужнее!» Хоть и жалко тогда было отдавать ее Берендею (все-таки память о далекой исторической родине!), а поспорить с таким аргументом было сложно. В отличие от старшего богатыря, из-за непрерывного контроля со стороны супруги, князь не мог себе позволить пропустить чарку, вот и приходилось маскироваться. Форма и размер данного сосуда как нельзя лучше подходили для того, чтобы и князь не чувствовал себя лишенным маленьких мужских радостей и Агриппина не тратила столько сил и нервов в борьбе за трезвый образ жизни неугомонного супруга. И вот теперь этот стойкий и убежденный борец с зеленым змием собственноручно протянул флягу Берендею.

— Ты знала? — искренне удивился князь, судя по всему имея в виду свой нехитрый тайник.

— Конечно, — улыбнулась Агриппина и тут же добавила: — Сделай несколько глотков.

— Зачем? — инстинктивно ляпнул совершенно нелепый вопрос князь, но флягу взял.

— От нервов, — охотно пояснила княгиня, — настойка корня валерианы в такой ситуации, конечно, лучше бы помогла, но и Изин первач тоже подойдет.