Судебный следователь чувствовал себя победителем: он разбил Лекока на его же территории.

– Ну-с, что вы думаете теперь о своем подзащитном? – с насмешкой полюбопытствовал он. – Что скажете про этого честного и достойного человека, который вечером накануне преступления жертвует свадьбой, где мог бы повеселиться, ради того, чтобы приобрести молоток, стамеску и кинжал – одним словом, инструменты, необходимые для взлома и убийства.

Доктор Жандрон, похоже, был несколько обескуражен происходящим, на губах же папаши Планта блуждала насмешливая улыбка.

Что до Лекока, выглядел он преуморительно – точь-в-точь начальник, опешивший от нежданных возражений, которые он мог бы рассеять одним словом, но все-таки примирившийся с тем, что приходится тратить на пустую болтовню время, которое можно было бы употребить с большей пользой.

– Я думаю, сударь, – елейным голосом отвечал он, – что в «Тенистом доле» убийцы не применяли ни молотка, ни долота, ни напильника и ниоткуда не приносили этих инструментов, так как пользовались топором.

– И кинжала у них тоже не было? – еще насмешливей поинтересовался следователь, поскольку был уже совершенно уверен в своей правоте.

– Это, могу сказать, совсем другой вопрос, но его весьма нетрудно разрешить, – ответил Лекок. Он начал уже терять терпение и, повернувшись к корбейльскому полицейскому, внезапно спросил: – И это все, что вы узнали?

Бровастый доверенный г-на Домини измерил пренебрежительным взглядом простоватого, жалкого лавочника, осмелившегося задавать ему вопросы. Пока он придумывал, как бы его осадить, Лекок повторил вопрос, но уже более жестко.

– Да, все, – ответил наконец полицейский, – и полагаю, что этого достаточно, потому что таково было поручение господина судебного следователя, единственного, кто отдает мне приказания, а он одобрил мои действия.

Лекок оглядел посланца г-на Домини и слегка пожал плечами.

– Значит, вы всего-навсего спросили, каков в точности был кинжал, купленный Гепеном? Какое у него лезвие: длинное, короткое, широкое, узкое, убирается оно или нет?

– Да нет же. А зачем?

– А затем, любезнейший, чтобы сопоставить его с ранами, нанесенными жертве, чтобы посмотреть, совпадет ли его гарда с отпечатком, оставшимся на спине убитой.

– Да, тут я дал промашку, но это же легко исправить.

Папаша Планта мог бы не бросать ободряющих взглядов Лекоку – сыщик и без того творил чудеса; ему не нужно было ничьей поддержки, чтобы поквитаться за раны, нанесенные его самолюбию.

– Что же, эту оплошность можно простить, – процедил он. – Но вы, по крайней мере, готовы сказать, какими банкнотами расплачивался Гепен?

На несчастного корбейльского сыщика жалко было смотреть; он был так пристыжен, так унижен, что судебный следователь счел долгом прийти ему на помощь.

– Мне представляется, что достоинство банкнот не имеет значения, – заявил он.

– Прошу прощения у господина судебного следователя, но я держусь другого мнения, – возразил Лекок. – Эти данные могут оказаться очень важными. Какова самая тяжкая улика, имеющаяся у следствия против Гепена? Деньги, обнаруженные у него в кармане. А теперь представим на миг, что вчера в десять вечера он разменял в Париже билет в тысячу франков. Получил ли он эти деньги в результате преступления, совершенного в «Тенистом доле»? Нет, поскольку преступление еще не было совершено. Так откуда же они? Этого я пока не знаю. Но если мое предположение верно, то правосудию придется признать, что те несколько сот франков, которые имелись у подозреваемого, должны быть и являются сдачей с тысячефранкового билета.

– Это всего лишь предположение, – раздраженно заметил г-н Домини, и, надо отметить, раздражение его становилось все более явным.

– Да, но оно может превратиться в уверенность. Мне остается еще спросить у этого господина, – и Лекок кивнул на бровастого полицейского, – как Гепен унес купленные им предметы. Сунул он их в карман или попросил завернуть в пакет, а если попросил, то каков был этот пакет?

Лекок говорил резко, сурово, таким ледяным и в то же время язвительным тоном, что с бедного корбейльского фараона слетела вся его самоуверенность и даже усы у него не так щетинились.

– Не знаю, – бормотал он, – мне не приказали, я думал…

Лекок воздел руки к небу, словно призывая его в свидетели. По правде сказать, он был рад удачно представившейся возможности отыграться за пренебрежительность г-на Домини. Самому следователю он не мог, не смел да и не хотел выговаривать, зато у него было полное право высечь недотепу полицейского и выместить на нем свою ярость.

– Ах, вот как! А позвольте спросить у вас, голубчик, чего ради вы ездили в Париж? Показать фотографию Гепена и рассказать об убийстве господам из «Кузницы Вулкана»? Они, очевидно, были очень благодарны вам за рассказ. Однако мадам Пти, кухарка господина мирового судьи, сделала бы это ничуть не хуже вас.

После такого удара полицейский решил, что обязан возмутиться; он насупил мохнатые брови и громогласно начал:

– Вы, сударь…

– Ну-ну-ну! – прервал его Лекок и, перейдя на «ты», сказал: – Не пыжься так. С тобой говорит Лекок.

Имя прославленного сыщика произвело на бровастого полицейского, прослужившего несколько месяцев на Иерусалимской улице подручным в одной из мобильных групп, ошеломляющее впечатление. Он тут же вытянулся, преисполнился почтения, словно пехотинец, узнавший генерала в человеке, облаченном в сюртучок, какой подобает разве только мелкому лавочнику. Ему было лестно даже то, что такая знаменитость говорит ему «ты» и пренебрежительно именует «голубчиком». Есть люди, с удовольствием подставляющие спину под палки вышестоящих особ.

– Это правда? Вы действительно господин Лекок? – недоверчиво и восхищенно осведомился он.

– Он самый, голубчик, он самый. И можешь успокоиться: я на тебя не сержусь. Дела своего ты, конечно, не знаешь, зато сослужил мне службу, натолкнув меня на убедительное доказательство невиновности Гепена.

Г-н Домини наблюдал эту сцену с тайным неудовольствием. Его человек перешел во враждебный стан, признав без сопротивления явное и бесспорное превосходство Лекока. А окончательно вывела из себя г-на Домини уверенность, с какой Лекок говорил о невиновности того, чья вина для следователя была бесспорна.

– И каково же, если не секрет, это пресловутое доказательство? – поинтересовался он.

– Оно крайне просто и очевидно, сударь, – отвечал Лекок, забавы ради притворяясь все более простоватым, по мере того как его соображения сужали сферу вероятности. – Вы, без сомнения, помните: во время осмотра замка в «Тенистом доле» мы обнаружили, что стрелки часов в спальне остановлены на двадцати минутах четвертого. Я сразу же заподозрил уловку и – помните? – включил бой. И что же? Часы пробили одиннадцать раз. С этой минуты мы уверились, что преступление было совершено до одиннадцати. Однако если Гепен в десять находился в «Кузнице Вулкана», в «Тенистый дол» он мог добраться никак не раньше полуночи. Значит, убил не он.