— Избавляясь от тела, вы решили убить двух зайцев одним выстрелом и подставить мистера Клента. Вы нарядили труп Куропата в женскую одежду и пришли с ним в брачный дом, когда мы с мистером Клентом были в таверне. Представляю эту сцену… Куропат постоянно сползает и заваливается, вы держите его в охапке и говорите, что невеста пьяна, потом наклоняетесь к ней и мямлите что-то вроде «согласна», пока мистер Бокерби бормочет заученные фразы, думая лишь о стакане вина и теплом кресле у очага, а Пирожок ничего не видит сквозь слезы и только осыпает вас конфетти. И вы тащите труп в номер по лестнице, снимаете с него женскую одежду и переносите в комнату мистера Клента.

— Куропат был мародером и вором, — проговорил Кольраби тихо. — У него был скверный характер, он бы закончил свою никчемную жизнь в пьяной драке. Вода в реке без него станет только чище.

— Но только вы не знали этого, когда всадили нож ему в сердце.

Лицо Кольраби оставалось бесстрастным. Мошка представила, как Куропат находит печатный станок, и последнее, что он видит перед смертью, — это бездушная маска.

— А если бы это была я, мистер Кольраби? Тогда мистер Клент нашел бы у себя в комнате мое тело, мертвое и холодное, как сердце адвоката?

— Ты и в самом деле веришь в это? — спросил Кольраби, и на лице его отразилось нечто похожее на обиду. — Маленькая богиня, ты видишь мир в мрачном свете.

— Жизнь такая.

— Это обман зрения, — сказал Кольраби.

— Зрение мне досталось от отца.

— Думаю, тебе досталось от него нечто более ценное, — произнес Кольраби таким тоном, будто хотел открыть ей важную тайну. — Я рассказывал, как восхищался твоим отцом, когда был подростком. Мой отец оставил этот мир, и Квиллам Май стал моим героем. Он выступал против Книжников, которые жгли без разбора все книги, пропитанные нашей философией. Он так вдохновлял меня. Я понял, что в глубине души он разделяет нашу веру. Книжники уничтожили почти все его книги, но мне удалось разыскать и прочесть несколько. Мошка… здесь, в трюме, лежит одна из его книг. Она называется «О популярном заблуждении и иллюзии ума под названием Почтенные».

— Нет! Я вам не верю!

«Он не был Птицеловом, не был, не был».

— Лучше спустись и посмотри сама. Или, если боишься, что я прямо с берега запрыгну на паром, ответь на такой вопрос: ты никогда не замечала, что твой отец непохож на других людей?

В сотый раз за недолгую жизнь Мошке пришлось пересмотреть свой взгляд на отца. Прямо здесь, в камышах, между ней и Кольраби, появился его призрачный образ, пишущий за столом. Сквозь него пролетел мотылек, но Квиллам Май не заметил, он был поглощен работой.

«Я знаю, что ты занят, — подумала Мошка, — но я хочу задать тебе один важный вопрос».

— Мошка, — сказал Кольраби, — твой отец пишет, что Почтенные — это рукотворные болванчики. Вера в них похожа на игру в куклы, когда все слова за них говорит ребенок. Знаешь, что пишет Квиллам Май? Цитирую дословно: «В лучшем случае это игрушки для незрелых умов, помогающие им постигать мир. Но когда взрослые мужи предаются детской игре, это жалкое зрелище».

Воображаемый Квиллам Май обмакнул перо в чернильницу и сосредоточенно вывел на бумаге те самые слова, которые произнес Кольраби. Взгляд Мошки затуманился от слез. Она знала, что так и было.

«Ты должен был сказать мне! — мысленно кричала она отцу. — Тогда бы я разбила твое пенсне и спрятала трубку, чтобы ты никогда не нашел ее, старый слепой щелкопер…»

— Он был прав, Мошка, — сказал Кольраби. — Неужели ты не видишь? Почтенные со всеми их говорящими именами просто отвлекают людей от великой истины, от общего света, ярчайшего света из всех. Я верю, что в глубине сердца ты тоже жаждешь этого света. Ты жаждала его, глядя на леди Тамаринд, ты видела ее белизну, ее чистое, незамутненное сияние, вознесшееся над бренным миром, и тянулась к нему. Но Тамаринд всего лишь человек, просто женщина, и ты в ней разочаровалась. Она ведь на самом деле верит только в одно — в свою власть, так же, как клинок верит в кровь. Но тебе нужна истинная святость.

— Такой накал святости мне не по душе. Я люблю Мухобойщика… А он избытком святости не отличается.

— Если нет ничего священного, мы просто без всякого смысла ползаем в грязи. Когда Сердце Явления изгнали из церквей, даже звезды в небе померкли. Люди ходят в церкви перемыть друг другу кости да завистливо оценить, кто во что одет, но сердце их спит мертвым сном. Эта страна похожа на старую мать семейства, лежащую при смерти, а детям нет до нее дела, они заняты дележом наследства. В наши дни каждый город — рассадник пороков: жульничества, шулерства, воровства, разбоя, грабежа, мародерства, ростовщичества, мошенничества, шарлатанства, интриганства, сводничества и пьянства. Ты видела все своими глазами. Как эти люди спасут душу, если сами вырвали свое сердце?

Призрачный Квиллам Май закончил писать и отложил перо. То ли он собирался с мыслями, то ли перечитывал написанное, то ли ждал подсказки, что писать дальше. Порыв ветра как будто принес знакомый запах его табака.

— И тем не менее, — продолжал Кольраби с новым пылом, — задыхаясь в зловонном чаду людских пороков, грозящем затмить свет солнца, луны и звезд, мы стремимся возродить свет. Это яркий свет, он ослепит одних и обожжет других, но выведет мир из ужасной тьмы безверия.

Глядя на Кольраби, Мошка поняла, что впервые видит его истинное лицо, бледное, с горящими глазами, казавшееся старше своих лет, словно через него говорит толпа фанатичных стариков, включая ее отца.

— Я готов терпеть ненависть и гонения от врагов, превосходящих меня числом, — говорил он. — Ибо в этом больном мире лучше верить во что-то всем сердцем, чем не верить ни во что.

Слова, слова, чудесные слова. Таящие ложь.

— Нет, не лучше! — выкрикнула Мошка, дочь Квиллама Мая. — Не лучше, если вы верите в собственные фантазии! Нельзя выдумать себе веру, а потом убивать за нее! Святость, она другая, такая, что вам и невдомек! Покажите что-нибудь, что можно закидать камнями, поджечь, бросить под дождем, познать и разложить по полочкам, и оно не потеряет силы! Вот в такое я поверю всем сердцем. Но даже если нам достались только грязь, разврат и безбожие, это все же лучше, чем ложь. С этим можно жить. Все, что вы наговорили, — ложь, мистер Кольраби.

Голос Мошки окреп, стал сильным и звучным, отголоски ее слов летели по окрестностям. Вопреки ожиданию лицо Кольраби странным образом смягчилось. Он смотрел на Мошку с легкой улыбкой сожаления, как мог бы смотреть на дорогого друга, прощаясь с ним навсегда. Затем он уронил треуголку и выставил вперед руку с пистолетом. Мошка кинулась плашмя на паром, и пуля просвистела у нее над головой.

Она чувствовала себя так, будто ее ударили наотмашь по лицу, сбив с ног. В ушах гудело. Судорожно отползая назад, она думала о том, за сколько секунд Кольраби доберется до парома и где лучше встретить смерть — на палубе или в трюме.