Мне было по пути с этими людьми. Война была неизбежна, и эти люди должны были защитить меня от врагов. Это был факт, и мне, нырнувшему в сулонг, было радостно с ним считаться. В будущее мы двинулись толпой. Обнажились первые дни испытаний, строй фотографий рассыпался, мы начали терять товарищей. Я почему-то брел рядом со Сталиным. Он рассказал, что его обижали в детстве. Нещадно колотил отец, мать защищала, но требовала не подавать виду. Будь джигитом, Иосиф. Сцепи зубы и молчи. Будь терпеливым и стойким.

Как Коба,[72]спрашивал Иосиф. Да, как Коба, отвечала мать.

Он признался, что был малограмотен и потому обидчив, не знал европейских языков. В юности освоил русский. Иосиф открыл мне, что происхождения был самого грузинского, так что мстительности и жестокости ему не занимать, особенно по отношению к контрреволюционерам. Те, пожаловался Сталин, тоже хороши, чужую кровь не жалели. Попади он им в руки, они с него шкуру бы содрали. Он сожалел, что слабо сопротивлялся коварному «изму», и тот сумел на сколько-то процентов овладеть им. Тем не менее ему удалось сохранить много человечьего, а бычачье проступало только на теле в одном месте. Как бы поделикатнее выразиться — иначе говоря, ниже пояса. «Хочешь покажу?» — предложил он.

Я отказался и, отвлекаясь от будущего-прошлого, пристальнее вгляделся в фотографии. Генеральские судьбы просматривались насквозь, до самого донышка. Их ждали суровые испытания, и не каждый оказался готов к ним. Я отметил умниц — указал на них Сталину — умолчал о тех, кто погиб, кому не повезло, кого искалечил плен, кто пропал без вести. Среди них попадались лица с темными пятнами, не смевшие поднять глаза. Я не смел судить их, тем более называть по именам. Кроме одной фамилии. Изучая абрис одного из новоиспеченных генералов, я не смог сдержаться. За сонными глазками, прикрытыми простенькими очками, простиралась черная полоса предательства. Я прочел — Власов Андрей Андреевич — и указал.

— Я не стал бы доверять этому человеку.

Сталин, не скрывая удивления, глянул на меня.

— Этому?! Командиру лучшей в Красной Армии дивизии? Вы в своем уме, Мессинг? Какая цена вашим прогнозам, если вы не способны отличить зерно от плевел!

После короткой паузы Иосиф Виссарионович как бы между делом поинтересовался.

— Как долго будет длиться война, сказат можете?

Я отрицательно покачал головой. Я не настолько безрассуден, чтобы предупреждать нашего балабоса, что война продлится долгих четыре года и только последние месяцы доблестная Красная Армия будет сражаться на чужой территории. После такого прогноза мне никогда не вырваться из рук Лаврентия Павловича. Но и молчать в присутствии балабоса было нельзя.

Я решился.

— Единственное, что мне видится, это в начале у немцев будут кое-какие успехи.

Сталин ухватился за эту фразу и доброжелательно предположил.

— Вы хотите сказат, что немцы кое-где прорвутся на нашу территорию?

Я кивнул.

— Можете подсказать, до какого пункта они продвинутся.

Я — дурак из дураков — не удержался.

— До Волги.

Сталин спокойно принял этот прогноз.

— А конкретней?

— До Сталинграда!

Балабос поперхнулся, потом снисходительно глянул на меня.

— Вы соображаете, что говорите? Это называется «кое-где»?.. От границы до Сталинграда около двух тысяч километров.

Он сел за стол. Ему стало скучно, он пожалел о потерянном времени.

Чем я мог помочь балабосу?

Участь моя была решена, оставалось только ждать приезда Берии. Меня передадут ему с рук на руки, и он еще раз попытается пристроить меня к делу. Я откажусь, дальнейшее двинется обычным порядком: скоротечное судебное заседание, прокурор огласит обвинение, «тройка» посоветуется и скорехонько вынесет приговор.

Утвердят его пулей.

Неожиданно балабос поинтересовался.

— Как вы сами видите свое будущее, Мессинг? Что ожидает вас в ближайшее время? — спросил Сталин.

— Концерты, выступления, будет много раненых. Время будет трудное, Иосиф Виссарионович, голодное.

— Что ж, — усмехнулся Сталин. — Я рад за вас. А что ждет меня?

— Я вижу вас победителем. Там, — я указал на свой отчет, — написано. Красные флаги над рейхстагом.

— Я не о том, Мессинг, — поморщился вождь. — Я имею в виду долго мне руководить страной, вести народ от победы к победе? Одним словом, долго ли мне коптить небо?

Это был самый страшный, самый нужный вопрос на свете, я долго готовил на него ответ. Это была долгожданная соломинка, которая могла бы помочь мне удержаться в мире живых.

Мессинг сглотнул и ответил.

— Долго.

— А точнее?

— Не менее десяти лет.

Сталин откинулся к спинке стула.

— Так мало?

— Не менее!.. — возразил я.

Сталин пыхнул дымком из трубки.

— Ви, кажется, заявляли, что не различаете дат?

— Именно так, Иосиф Виссарионович.

— Как же сосчитали?

— По событиям собственной жизни. С момента этого разговора она продлится не менее десяти лет. Не менее!! Но при одном непременном условии. Сколько протяну я, столько протянете и вы. Мы умрем почти одновременно… — я врал вдохновенно. — С разницей в несколько месяцев.

Сталин нахмурился, встал из-за стола, принялся разгуливать по комнате. Потом приблизился и, ткнув в меня трубкой, грубовато поинтересовался.

— Не сочиняешь?

— Нет. Я хочу сказать, что если меня оставят в покое, линия будущего прочертится именно таким образом.

Сталин погрозил мне пальцем.