В конце лета Главконцерт эвакуировал Мессинга в Новосибирск. Во фронтовые бригады я не рвался и не только потому, что боялся оказаться под артиллерийским обстрелом или бомбежкой. Мне негласно запретили даже приближаться к передовой. Не буду уточнять, чье это было распоряжение. Я до сих пор не могу объявить об этом вслух, хотя товарищ Васильев-Хвастунов, мой прежний соавтор по воспоминаниям, настаивал на более детальном рассказе о том, что у Мессинга связано с войной. Я имел глупость упомянуть при Михвасе о своем личном фронте. У меня действительно был свой фронт. Я бы назвал его третьим. Это случилось в Ташкенте, летом и в начале осени сорок второго года, когда немцы жгли степи на подступах к Сталинграду.

Но по порядку.

Михвас буквально вцепился в мою оговорку и начал настаивать — с вашей стороны, Вольф Григорьевич, преступно утаивать от публики помощь, которую оказал фронту такой человек как Мессинг. У него уже были готовы три-четыре идеи о том, как во время войны я на расстоянии помогал партизанам на расстоянии подрывать вражеские составы. Вольф Григорьевич, всего два или три эпизода, какая-нибудь короткая командировка в тыл противника. Этого достаточно! Впрочем он был готов согласиться и на мою героическую работу в нашем тылу, связанную с разоблачением германских агентов.

Мне с трудом удалось унять его журналистскую фантазию. Этот человек был неуемен в сочинительстве подвигов. Его не могло остановить даже такое возражение, что еврею, тем более такому ярко выраженному, каким был Мессинг, не выжить на оккупированной немцами территории. Что касается помощи НКВД, об этом после…

Я отделался от журналиста письмами, хранившимися у меня с войны.

Вот она, толстая пачка пожелтевших бумаг. Одни из них написаны от руки, другие отпечатаны на машинке, третьи покрыты цветным рисунком, и только фамилия моя вписана в оставленное в типографском наборе место. Мне очень дороги эти листочки — это отзывы зрителей о моей работе. Они свидетельствуют, что и я внес свою скромную лепту в великое общее дело в грозный час нависшей беды над моей страной.

«17 июля 1942 года в эвакогоспитале выступал Мессинг со своими «психологическими опытами» перед ранеными нашего госпиталя.

Опыты Мессинга произвели на аудиторию ошеломляющее впечатление. Все задания выполнялись точно и сопровождались бурными овациями.

Раненые бойцы, командиры, политработники и служащие госпиталя выражают большую благодарность Мессингу за его выступление в госпитале.

Нач. госпиталя в/врач Зго ранга Сошина».

16 сентября 1942 года.

«С исключительным вниманием бойцы, сержанты и офицеры гарнизона просмотрели шесть концертов Вольфа Григорьевича Мессинга, на которых присутствовало более трех тысяч человек.

Эти концерты на нас, зрителей, произвели очень большое впечатление. Мессинг выполнял исключительно сложные номера, заданные ему «индуктором», и при этом с большой точностью. Он доказал, что это не фокусы, связанные с ловкостью рук человека, а исключительно сложная психологически научная работа, проводимая им в течение длительного периода лет и представляющая исключительный интерес с точки зрения развития психологии как науки.

От имени бойцов, сержантов и офицеров выношу сердечную благодарность Вольфу Григорьевичу Мессингу и желаю дальнейшей плодотворной работы на благо развития науки нашей Социалистической Родины.

Начальник гарнизона генерал-майор артиллерии Шуршин».

6 февраля 1944 года.

«Краснофлотцы, старшины и офицеры воинской части Полевая почта № 51215 искренне благодарят за представленные Вами в воскресенье два шефских концерта, которые вызвали у личного состава большой интерес.

В производимых Вами опытах отсутствует что-либо загадочное и сверхъестественное. Это свидетельство — умение владеть собой и с огромной силой воли концентрировать свое внимание в исполнении того или иного задания…

Заместитель командира по политической части капитан третьего ранга Норкин».

«Опыты, произведенные Вами, — свидетельство, чего могут достичь человеческий разум и воля. Эксперименты, произведенные Вами перед зрителями, вызвали большой интерес. Они учат нас тренировать свою волю…

Начальник политотдела полковник Ягодинский».

«Ваше выступление перед профессорским, преподавательским составом и студентами Магнитогорского государственного педагогического института продемонстрировало выдающуюся способность чтения мыслей, развитую Вами до необыкновенной высоты и точности.

Цель Ваших опытов — развитие сил, скрытых в психике человека, и воспитание воли — достойна всякого поощрения. Особенно сейчас, когда народы нашего Союза стоят на пороге завершения Великой Отечественной войны, проявляя героическое волевое напряжение, работа в этом направлении — в направлении изучения и развития воли — является весьма важной. Вот почему Ваши выступления имеют большое воспитательное значение.

От имени всего коллектива института выражаем Вам сердечную благодарность и желаем продуктивной работы на благо нашей великой Родины».

Полагаю, этого достаточно. Что касается другой войны, происходившей на «территории тайны», есть мнение, что Мессингу, перешедшему в идеальное состояние, именуемое «эйдосом», после стольких лет можно поведать о некоторых эпизодах этого сражения за будущее. Оно велось не на жизнь, а на смерть.

Начало ей положила просьба компетентных органов помочь с помощью гипнотического метода устранить некоему юноше из приличной семьи русский акцент в разговорном немецком.

Неуклюжесть уловки, с помощью которой органы попытались привлечь меня к пустяковому, на первый взгляд, заданию, насторожила Мессинга. Можно подумать, у них не было специалистов по немецкому языку! И кто этот юноша из приличной семьи? Меня вовсе не прельщало брать на себя ответственность за его судьбу. Я согласился только потому, что с этой просьбой ко мне обратился Трущев Николай Михайлович. Ему я не мог отказать.

В начале 1942 года он специально прибыл в Новосибирск для встречи со Мессингом. Мы встретились у меня в гостиничном номере, помянули прошлое, обсудили создавшуюся ситуацию, и спустя сутки, выписав по совету Трущева командировку в столицу, я уже был в Москве.

* * *

Бомбардировщик — это не гостиничный номер, где трудно избавиться от посторонних ушей, так что мы имели возможность обговорить все детали предстоящего задания. Сразу после посадки — время было позднее, далеко заполночь, — меня доставили в самое высокое здание в столице.

Первым делом я встретился с наркомом. Берия заметно пожелтел, исхудал, глаза были до крайности усталые — видно, работы было невпроворот. Тем самым он несколько развеял мои опасения насчет способности кремлевской власти оказать сопротивление врагу. Времена были трудные, и вера в победу, отовсюду доносившаяся до меня, нередко сочеталась с розовыми надеждами на то, что «немецкий пролетариат наконец проснется и сбросит преступную фашистскую клику». Или, что еще тревожнее, — «наши» сумеют договориться с немцами». Этот неожиданный для меня, разочаровывавший оттенок будущего плохо сочетался с природной русской привычкой кряхтя тащить воз, каким бы тяжелым он не казался. Но что было, то было. К счастью, у этих, в Москве, подобных настроение не было, это внушало надежду на осуществление предсказанного мною будущего.