Улица вела на небольшой пригорок, и в середине подъема мы поравнялись с миссией бенедиктинцев. После Джорджтауна я нигде не видел более впечатляющего зрелища. Сложенное из бетонных плит, это здание со скромно украшенным фасадом, уцелевшими застекленными окнами и резной дверью с электрическим звонком, а также с обнесенной балясинами верандой, да еще с бетонными вазонами по углам, выходило на зеленую полосу сада, разделенную на симметричные клумбы с бордюрами из кирпичей.

Мы немного оробели, потому что с дороги вид у нас был потрепанный и не слишком опрятный; к тому же за последнее время мы отвыкли от резных входных дверей и электрических звонков. Но звонка опасаться не стоило: он не работал. Мы нажали на него раз, потом, с перерывом, другой. Тогда из окна высунулась голова и по-португальски велела нам стучаться. Стучались мы до тех пор, пока та же самая голова не появилась вновь – с виду тевтонская, светловолосая и лысоватая, с торчащим вперед подбородком и невинными глазами на морщинистой физиономии.

– Этот господин и сам приезжий. По-португальски изъясняется так, что не разбери поймешь, – сказал Дэвид. – Вроде говорит, что священник тут имеется, но, похоже, вышел.

К этому времени я уже привык ждать; мы сидели на пороге среди своей поклажи, пока на садовой дорожке не появился тощий молодой монах в белом облачении. Он, казалось, воспринял наше появление как неизбежность, отворил дверь и привел нас в душное, зашторенное помещение, организованное по всем законам геометрии, как бывает только в религиозных домах: у четырех стен – четыре жестких стула, на стенах симметрично развешаны олеографии на религиозные темы, точно в центре – столик под вышитой скатертью, на нем горшок с искусственными цветами, все сверкает чистотой – сразу было видно, что монахини не сидят сложа руки.

Монах был немецко-швейцарского происхождения. Мы пообщались на ломаном французском; я объяснил свое положение. Он мрачно кивнул и сказал, что сроки отправления следующей лодки на Манаус предугадать невозможно, зато в ближайшее время ожидается прибытие нового приора, и лодка, которая его доставит, рано или поздно отправится назад. А пока я могу при желании остаться здесь.

– Это вопрос пары дней или пары недель?

– Вопрос пары недель или пары месяцев.

По сведениям Дэвида, у Пограничной комиссии была своя лодка, которая курсировала с промежутком в несколько дней; он предложил, что съездит в город и там наведет справки. Монах, которого звали отец Алкуин, с довольно мрачной вежливостью показав мне комнату и душевую, объяснил, что сам он и другой гость уже позавтракали, но для меня скоро принесут снедь из женского монастыря. С того дня, когда мы покинули Сент-Игнатиус, я впервые вкусно поел, а затем переоделся и лег поспать. Вскоре вернулся Дэвид с обнадеживающей вестью: лодка Пограничной комиссии окажется у здешних берегов дней через пять, а неделю спустя после этого придет торговый баркас. Дэвид гордо улыбался, но не только потому, что принес хорошую новость, но еще и потому, что на свое жалованье купил потрясающий новый пояс. Распрощавшись со мной, Дэвид и Франсиску забрали лошадей и отправились отдыхать на другой берег.

За считаные часы пребывания в Боа-Висте все мои иллюзии, связанные с этим городом, потерпели крах. Исчезли; их разметало землетрясение, с корнем вырвал смерч, а ветер унес в небо клочками соломы; их опалило серой, как Гоморру; их смели иерихонские трубы, их перепахали и засыпали солью, будто Карфаген, а потом разобрали завалы, чтобы за деньги переправить по кирпичику на другой континент, словно они приглянулись мистеру Хёрсту[148]; они пали, как великая Троя. Отправляясь на разведывательную прогулку, я уже не мечтал увидеть тот город, чей образ был моей живительной влагой в дни изматывающей походной жажды: тенистые бульвары, киоски с цветами, сигарами и красочными журналами, террасы отелей и кофейни, церковь в стиле барокко, построенная миссионерами в семнадцатом веке, и бастионы старого форта, площадь с эстрадой, окруженной фонтанами и цветущими кустарниками; вальяжные, слегка высокомерные горожане – одни в форме позвякивают шпорами, другие с южной элегантностью крутят в руках тросточки, кланяются в пояс и приподнимают шляпы-канотье, стряхивая белыми перчатками невидимые пылинки с белых льняных гетр; темнокожие красотки, нежащиеся на балконах или кокетливо выглядывающие из-за вееров, сидя за столиками в кафе. Все эти нелепые и в высшей степени маловероятные ожидания сровнялись с землей, как замки из песка под набегающим приливом.

Более тесное знакомство с городом никак не помогло их восстановить. Весь город состоял из широкой главной улицы, по которой мы пришли, двух параллельных второстепенных улиц и под прямым углом к этим – еще из четырех-пяти. Стоило пройти по любой улице с четверть мили, как она разветвлялась на множество запутанных пешеходных троп. Все городские дороги назывались авенидас и носили имена политических деятелей местного пошиба. Задуманный с претензией, просторный, прямоугольный город зиял незастроенными участками. Магазин был в единственном числе, хотя и довольно крупный, чуть больше и богаче, нежели у Фигейреду, а довесками к нему – десятка полтора захудалых торговых лавчонок; незастекленная рекламная тумба обещала услуги цирюльника-хирурга: укладку волос для дам, удаление зубов, а также исцеление от венерических заболеваний; виднелись полуразрушенный дом, где жили монахини, открытая всем ветрам школа, где трясущийся в лихорадке учитель монотонно бранил огромный класс равнодушных малолетних сорванцов; радиоузел и небольшая хибара, где за неимением почты принимали письма; работало два трактира: тот, что на главной улице, представлял собой сарайчик, где подавали фарин, бананы и рыбу, а перед ним, под деревом, жались три столика; вечерами здесь собиралась горстка любителей выпить кофе при свете единственного фонаря; второй, тот, что в переулке, выглядел более привлекательно. Там был бетонированный пол, был даже прилавок для продажи сигарет и орехов: завсегдатаям предлагался комплект домино, а помимо кофе – теплое пиво по грабительской цене.

Не считая бенедиктинского приората, единственным местом, в определенной степени претендовавшим на великолепие, была церковь – современное здание в желтую и оранжевую горизонтальную полоску, богато украшенное бетонной лепниной; снаружи висели старые колокола, а внутри были оборудованы три роскошных алтаря с украшенными вышивкой завесами и покровами; запрестольные перегородки радовали глаз резьбой, статуи – величиной и яркой раскраской, пестрели искусственные цветы, сверкали полированные подсвечники, выставляли напоказ свою роспись деревянные скамьи, на мраморной купели огромными буквами читалось имя крупнейшего городского торговца, наличествовала фисгармония – все новенькое, чистое, как в больнице, – и ни одной курицы или свиньи во всем здании. Я поинтересовался, какая благотворительная организация сделала возможным постройку такого дорогостоящего храма, и в ответ услышал: как и многое другое, храм появился «во времена Компании».