– Гас прожил тяжелую жизнь. И ты была одним из самых светлых ее моментов.

Я тянусь губами к ее губам, долго целую и наконец отстраняюсь.

– Спасибо, – шепчет Ниель, прижимаясь щекой к моей груди и крепко стискивая меня в объятиях. – Гас уже давно ждал, когда сможет уйти. Я знала, что это скоро случится. Но все равно на душе паршиво. – Она прерывисто вздыхает.

– Да, – говорю я, уткнувшись лицом в ее волосы. Обнимаю ее, пока она не выпускает меня сама. Смотрит на меня, а я глажу ее по мокрой щеке большим пальцем, вытирая слезы. – Что мне сделать, чтобы тебе стало легче? Хочешь мороженого? Зефира? Чипсов? Горячий душ в темноте?

Ниель негромко смеется:

– Все будет хорошо.

Она встает и направляется в спальню. Я вскакиваю. Не хочу ее пока туда пускать. Еще не время.

– А может, нам уехать куда-нибудь? – торопливо говорю я.

– Что? – Ниель поворачивается ко мне.

– Давай уедем из Креншо, – предлагаю я. Пульс у меня стучит, как молоток.

– И куда, например?

Я улыбаюсь, видя, что глаза у нее загораются любопытством.

– Э-э-э… Можно в Орегон. К моему дяде Заку. Он на выходные уходит в поход. Весь дом будет в нашем распоряжении. И… там нет снега.

Она смеется:

– Хижина в дремучем лесу, и мы останемся одни на все выходные?

– Или даже на целую неделю, – говорю я. – Как захочешь. Заку все равно. А я бы подработал пока у него в гараже. Мне деньги не помешают.

Ниель задумчиво прикусывает нижнюю губу. Потом медленно улыбается и говорит:

– Ладно. Давай проведем остаток недели в Орегоне.

Она идет к двери спальни, но я торопливо загораживаю ей дорогу:

– Я сам чемоданы заберу. А ты пока… может, из ванной возьмешь, что тебе нужно?

Ниель подозрительно смотрит на меня:

– Ты там что-то прячешь?

– Это не важно, – уклончиво отвечаю я. – В общем, так: я соберу вещи – и поехали.

– Прямо сейчас? – уточняет Ниель, не сводя с меня пристального взгляда.

– Ну да. А что? Сядем на ближайший самолет, пусть хоть добавочный какой-нибудь рейс, с пересадкой.

– Кэл, по-моему, ты ведешь себя как-то странно. И даже, я бы сказала, подозрительно.

– Ты права, – киваю я. – Но потом все прояснится. Обещаю.

Ниель, не сводя с меня прищуренных глаз, медленно отступает в ванную, словно опасается, уж не сошел ли я с ума. Вообще-то, весьма вероятно, что так оно и есть.

– Ладно.

Когда она скрывается за дверью, я проскальзываю к себе в комнату и начинаю лихорадочно собираться.

Второй год в старшей школе, май

– Представляешь, вот так прямо взял и все мне рассказал, как будто это самое обычное дело! – выкрикивает Райчел, уткнувшись в подушку, а я глажу ее по спине, пытаясь успокоить.

Когда она поднимает лицо от подушки, оно все красное и мокрое от слез.

Я хочу сказать, что мне жаль. Хочу сказать, что Лили для Кэла ничего не значит. Что они уже расстались. Что угодно сказать, лишь бы только моей единственной подруге стало легче.

Но еще больше я хочу сама поплакать в подушку вместе с ней.

– Знаю, глупо переживать из-за этого, – говорит она, шмыгая носом. – Но, Николь, до чего же мне больно. И я не знаю, как эту боль прогнать.

– Очень хорошо тебя понимаю.

Не подумайте, что я просто пытаюсь утешить Райчел. Нет, это чистая правда. Когда я сама узнала про Лили и Кэла, в груди у меня вдруг появилась такая тяжесть, будто меня раздавили. А потом, когда я приехала к Райчел и увидела ее лицо, стало еще хуже. Поэтому я стараюсь быть для нее самой лучшей подругой и предпочитаю помалкивать о своем разбитом сердце. Сижу и слушаю, как она выкрикивает свою боль в подушку.

Райчел вздыхает, старается успокоиться и дышать ровно. Садится, прижимая подушку к груди:

– Знаешь, что больнее всего? – (Я жду.) – Что Кэл мне рассказал обо всем, даже не задумываясь. Он явно считает, что мы с ним просто друзья. Ну да, сама виновата: ведь я написала ему тогда, что между нами все кончено. Хотя на самом деле я так и не думала. Просто не могла же я ему сказать правду… – Голос ее дрожит.

– Знаю, – говорю я. – Вся беда в том, Райчел, что ты его любишь, а он об этом даже и не подозревает.

– А вдруг Кэл вообще никогда ко мне ничего такого не чувствовал? – Она в отчаянии шмыгает носом. – Ума не приложу, что теперь делать. Может быть, лучше вообще с ним больше не разговаривать? Слишком больно.

– Да, Райчел, я тебя понимаю. Но ты ведь не можешь перестать с ним общаться.

– Почему? Ты же перестала.

– Но это же…

– Из-за меня, да? – перебивает Райчел.

– Нет. Я хотела сказать – это же был мой выбор. Не отпускай его, как я отпустила когда-то.

Потому что не проходит дня, чтобы я об этом не жалела.

– Ты столько сладкого набрала, как будто на месяц едешь, – замечаю я, когда Ниель пытается застегнуть свой рюкзак: пакет с зефиром все время высовывается наружу.

– Сам ведь сказал, что это у черта на рогах, – говорит она и гордо улыбается: туго набитый рюкзак наконец застегнулся.

– Ты что, только этим и намерена питаться? – спрашиваю я и перекидываю ремень сумки на плечо. – Я, кстати, собирался по пути в магазин заскочить.

– Теперь можно не заскакивать, – довольно заявляет она и надевает куртку.

Я смеюсь и жду ее в дверях:

– Обязательно надо. Я не могу питаться так, как ты. Мне иногда нужно есть и то, что на земле растет.

Ниель катит по коридору свой чемодан на колесиках:

– А твой дядя будет дома, когда мы приедем?

– Нет. Он сегодня вечером уезжает, отправляется вместе с друзьями по горам лазать. Но я ему позвонил, сказал, что мы приедем. Он ключи оставит.

Мы выходим на улицу и тут же вздрагиваем от холода. Я завожу пикап, весь трясусь и думаю: надо было сначала нагреть салон.

– Ты мне не говорил, кем ты у него работаешь. – Ниель прижимается ко мне, чтобы согреться.

Я выезжаю с парковки и обнимаю ее за плечи:

– Зак ремонтирует мотоциклы и сам собирает их по индивидуальному заказу.

Только когда мы уже едем по шоссе, я замечаю, что Ниель недоверчиво-восхищенно смотрит на меня.

– Что такое?

– Ты – и мотоциклы? Правда?

Я с любопытством смотрю на нее: