– Зачем?

Крэддок завопил, когда Анна заключила его в кольцо своих рук. Завопил и снова чиркнул бритвой, на этот раз по груди девушки, но лишь открыл новый источник сияния. Прямо в лицо мертвеца хлынул поток беспощадного света. Свет сжигал его, как сжигал все на своем пути. Вопль Крэддока был оглушительным. Джуд подумал, что его барабанные перепонки сейчас лопнут.

– Зачем? – спросила Анна и прижалась губами ко рту Крэддока, а из провала двери выскочили две черные собаки – собаки Джуда, гигантские псы из черного дыма и тени, с чернильными клыками.

Крэддок Макдермотт сопротивлялся, вырывался из рук, отталкивал Анну, но она увлекала его назад, в дверь, а вокруг его ног носились черные собаки. На бегу они растягивались и разматывались клубками черной шерсти, обвивали собой Крэддока и привязывали его к Анне. Привязывали покойника к мертвой девушке. Когда призрак уже исчезал в нездешнем сиянии, Джуд увидел, как голова Крэддока треснула и из нее вырвался столб белого света – такого мощного, что по краям он казался голубым. Столб ударил в потолок. Известка в том месте почернела и пошла пузырями.

Анна и Крэддок упали в открытую дверь и исчезли.

Бумаги, что кружились над кухонным столом, с тихим шелестом упали вниз и собрались в стопку почти на том же месте, с которого взлетели. В наступившей тишине Джуд различил тихое то ли гудение, то ли пение – глубокую мелодичную пульсацию. Он не столько слышал ее, сколько чувствовал всеми внутренностями. Она поднималась и опадала, поднималась и опадала, накатывала волнами нечеловеческой, но приятной музыки. Джуд не знал инструмента, способного произвести подобные звуки. Они скорее походили на музыку шин, визжащих по асфальту. Это низкое, мощное звучание ощущалось даже кожей. От него вибрировал воздух. Казалось, что его производил свет, льющийся из неровного прямоугольника на полу. Джуд поморгал, всматриваясь, где же Мэрибет. «Смерть требует своего». Джуд поежился и не сразу сумел собраться с мыслями.

Нет. Она еще не умерла, когда открывала дверь минуту назад. Джуд не мог допустить, что она просто исчезла, не оставив ни следа. Он пополз вперед. Теперь он был единственным живым существом в кухне. После всего, что с ним произошло, тишина казалась более невероятной, чем проход между мирами. Джуду было больно: больно рукам, больно лицу, по груди гуляла обжигающая ледяная щекотка. Но Джуд не сомневался: если ему суждено умереть от сердечного приступа, это уже случилось бы. Кроме несмолкающего неземного пения, в доме не раздавалось ни звука. Джуд слышал только свое тяжелое свистящее дыхание да шлепанье ладоней по полу. Один раз он различил, как его собственные губы произнесли имя Мэрибет.

Чем ближе он подползал к свету, тем труднее было смотреть на него. Он зажмурился, но и с закрытыми глазами продолжал видеть свет, как сквозь занавес из тонкого серебристого шелка. Сомкнутые веки не были преградой для сияния из того мира. Нервные окончания за глазными яблоками пульсировали в такт музыке бесконечности.

Не в силах больше выносить слепящее сияние, Джуд повернул голову в сторону, но продолжал двигаться вперед. Поэтому он не заметил, что дополз до края открытой двери. Он оперся руками об пол, но пола уже не было. Мэрибет – или Анна? – висела над дверным проемом, словно там лежало стекло, но Джуд провалился вниз, как осужденный проваливается сквозь подмостки виселицы. Он даже не успел вскрикнуть перед тем, как исчезнуть в сиянии.

Ощущение падения – тошнотворная невесомость в животе и корнях волос – еще не прошло, однако он уже осознает, что свет не так ярок, как раньше. Он козырьком приставляет руку ко лбу и мигает в пыльном и желтом солнечном сиянии. Он прикидывает время – наверное, часа три – и каким-то образом понимает, что он на Юге. Джуд снова в своем «мустанге», на пассажирском сиденье. За рулем – Анна, она мурлычет что-то себе под нос. Двигатель тихо и сдержанно урчит – «мустанг» в отличной форме. Он словно только что выкатился из магазина тысяча девятьсот шестьдесят пятого года.

Они проезжают милю или около того, оба молчат. Наконец он узнает дорогу – шоссе 22.

– Куда мы едем? – спрашивает он.

Анна прогибает спину, разминая позвоночник. Руки она держит на руле.

– Не знаю. Я думала, что мы просто катаемся. А куда ты хочешь поехать?

– Да все равно. Как насчет Чинчубы?

– А что там?

– Ничего. Просто место, где хорошо посидеть, послушать радио, посмотреть на пейзаж. Как тебе такой вариант?

– Как в раю. Должно быть, мы в раю.

После этих слов у Джуда в левом виске зарождается боль. Он не хочет, чтобы она так говорила. Они не в раю. Даже думать об этом не надо.

Некоторое время они едут по старому, потрескавшемуся, узкому шоссе. Потом Джуд замечает впереди правый поворот и указывает на него Мэрибет. Она без слов сворачивает вправо. Теперь дорога грунтовая, и деревья растут вдоль самой обочины, нависают над проезжей частью, образуя туннель густого зеленого света. Тени и солнечные пятна скользят по ясному лицу Мэрибет с тонко вырезанными чертами. Она выглядит спокойной и уверенно правит большой мускулистой машиной, довольная тем, что впереди у нее целый день без забот и дел кроме, может быть, одного – припарковаться в приятном месте и послушать музыку вместе с Джудом. Когда Анна превратилась в Мэрибет?

И, словно он задал этот вопрос вслух, она оборачивается к нему и смущенно улыбается.

– Я ведь пыталась предупредить тебя, помнишь? Две девушки по цене одной.

– Точно, предупреждала.

– Я знаю эту дорогу, – говорит Мэрибет без тени южного акцента, что так колоритно окрашивал ее речь в последние дни.

– Ну да. Я тебе говорил. Дорога на Чинчубу.

Она бросает на него знающий, удивленный, слегка смягченный жалостью взгляд. Потом, будто он ничего не сказал, Мэрибет продолжает:

– После всего, что я слышала об этой дороге, я ожидала гораздо худшего. Она ведь называется «ночной», а здесь совсем не ночь. Хотя, может, для кого-то и ночь.

Он морщится – еще один резкий укол боли. Он хочет уверить себя, что она запуталась и ошибается относительно того, где они сейчас. Ведь могла же она ошибиться. Здесь не только день вместо ночи – эту грунтовку и дорогой-то назвать трудно.

Через минуту они едут уже не по дороге, а по двум ухабистым канавам, разделенным полосой травы. «Мустанг» поминутно цепляет кочки то бампером, то днищем. Они проезжают мимо остова светлого грузовика, оставленного догнивать под ивой. Его капот поднят, железные внутренности скрылись под зарослями травы. Джуд не оборачивается, чтобы рассмотреть грузовик.

За следующим поворотом пальмы и кусты отступают. Мэрибет нажимает на тормоз, и «мустанг» медленно двигается вперед, все еще оставаясь в прохладной тени. Под шинами приятно похрустывает щебенка. Джуд всегда любил этот звук. Его все любят. Впереди – неширокий луг, а за ним открывается грязно-коричневый разлив озера Понтчартрейн. Воду ерошит несильный ветерок, гребни волн поблескивают полированной сталью. При виде неба Джуд несколько озадачен: оно равномерно и ослепительно белое, оно так наполнено светом, что на него невозможно смотреть. Невозможно понять, в какой стороне солнце. Джуд отворачивается, прикрывает глаза рукой. Боль в левом виске усиливается, бьется вместе с пульсом.