Если ее младший брат и выжил на войне, он не вышел невредимым из этих сражений с тенями. Иностранка представляла собой угрозу для Франсуа, под внешней беззаботностью которого скрывалась хрупкость, о которой догадывалась только Элиза. Несмотря на то что Венсан был более робким из братьев, он, возможно, пережил бы предательство женщины. Но не Франсуа. Он был одним из тех канатоходцев, которые, следуя по жизни, постоянно танцуют над пропастью.

— Похоже, ты ее не слишком жалуешь, — усмехнулся Габриэль, который уже несколько минут внимательно наблюдал за Элизой.

— Как ты догадался?

— У тебя такое лицо, словно ты наелась лимонов.

Элиза залпом допила вино и резким движением поставила бокал на стол. Часы Венсана перевернулись на ее запястье и ударились об стол. Поджав губы, она бросила на Леттлера убийственный взгляд.

— Я заботилась о Франсуа и защищала его всю свою жизнь. И я не позволю, чтобы эта подлая вертихвостка Ливия Гранди со своими оленьими глазами и призывным покачиванием бедер разрушила все, что я так долго создавала.

Андреас снова взглянул на часы. Она опаздывала уже на целый час…

Он зажег сигарету и стал делать неглубокие нервные затяжки. Прислонившись к оконной раме, он смотрел на тянущиеся вдаль крыши. Он задыхался в этих четырех стенах, но не решался спуститься и выпить кофе из страха разминуться с ней. Его старый помятый чемодан, уже закрытый, стоял на стуле. Он оставлял комнату такой же, какой она была вначале: безликой и холодной. Временное жилье, оставшееся в прошлом. И все же в этой мансарде с видом на небо Лотарингии навсегда останется частичка его самого.

Поезд до Франкфурта отправлялся через полчаса. Оттуда он доберется до Мюнхена, затем до Кауфбойрена-Харта. Письмо Лили было коротким и недвусмысленным. Ханна перенесла серьезную операцию по удалению аппендикса, после которой она чудом выжила, но врач обнаружил аномалию в кишечнике. Если не предпринять еще одно хирургическое вмешательство, сложное и, самое главное, дорогостоящее, его сестра будет приговорена.

«Возвращайся как можно скорее, умоляю тебя! Ты нужен здесь…» — писала Лили неразборчивым от волнения почерком. Прочитав эти несколько слов, он был буквально раздавлен огромным чувством вины, как будто страдания Ханны стали ему наказанием за такое долгое отсутствие. Благополучию своей сестры и кузины он предпочел страсть к женщине.

Ночью он не сомкнул глаз. Горечь медленно наполняла его душу. Он откладывал деньги, заработанные на хрустальном заводе, за исключением того, что потратил на проживание в Меце, но этого было мало, чтобы спасти Ханну.

Когда он позвонил Симоне, попросил выставить на продажу вазы и выплатить ему его долю, директор с сожалением заметил, что они обретут ценность только в том случае, если займут первое место на одной из международных выставок, но пока все это было лишь в перспективе. Андреас был вынужден признать его правоту: продавать их по низкой цене не имело смысла, к тому же ни Симоне, ни он сам не имели права распоряжаться вазами, поскольку они принадлежали хрустальному заводу.

Он раздавил окурок об стену, затем выбросил его во двор. Окинув последним взглядом комнату, он поднял ворот своего изношенного пальто и взял в руку чемодан.

Вернув ключ хозяйке, Андреас попросил у нее лист бумаги и марку. Примостившись на краю стола, он написал несколько торопливых строк, чтобы Ливия не подумала, что он исчез бог знает куда, не предупредив ее. Прежде чем пересечь улицу и отправиться на вокзал, он бросил письмо в почтовый ящик.

Когда-то Андреас решил ничего больше не просить у судьбы, если она позволит ему вернуться домой живым. Но впервые обняв Ливию, он понял, что жестоко ошибался. Даже его родная земля, стены дома и мастерской, счастливая юность среди лесов Изерских гор не давали ему такой полноты чувств. Ему потребовалось ощутить на своей коже дыхание венецианки, прикосновение ее губ и познать ее непокорный мир, чтобы к нему вернулось желание жить.

У них не были приняты все эти обыденные нежности, которые нужны любовникам для самоуспокоения, эти слова любви, произносимые шепотом, словно заклинающие судьбу и чем-то напоминающие сдавленные крики. Они жили настоящим, потому что не были хозяевами своего будущего.

Но снова оживить в себе чувства означало также познать боль. Когда он смотрел на Ливию, лежащую в его объятиях, он понимал, что все это лишь химера, украденные минуты чужого счастья. Он не имел никаких прав на эту женщину и знал, что, замужняя или нет, она никогда их ему не подарит.

Андреасу нравилось думать, что его привлекала в ней именно эта свобода духа, нравилось, что он не просил о большем; но сейчас, когда пришло время расстаться с ней, реальность вдруг стала намного проще, и ему нужно было набраться смелости и посмотреть ей в лицо: он любил Ливию Гранди и должен был ее потерять.

Кауфбойрен-Харт, июнь 1948 года

Ханна приколола стрекозу к отвороту своего пиджака и поправила ее перед зеркалом. Результат ей понравился. Долгие недели не вставая с кровати, она пыталась продолжать работать — сортировать бисер. Однажды, устав от монотонных движений, она дала волю своему воображению, и в ее руках возникла диковинная разноцветная бабочка с большими крыльями. Вернувшаяся в конце дня Лили была в восторге от украшения.

С тех пор Ханна принялась создавать изящных насекомых разных видов: бабочек, пчел, божьих коровок, скарабеев… Поскольку ей часто не хватало исходного материала, ее поделки становились все более паутинообразными, кружевными и необычными.

По причине ее физической слабости количество изготавливаемых ею украшений было небольшим, но они начали пользоваться спросом. Поначалу Ханна спрашивала совета у их общего друга Герта Хандлера, одного из мастеров, игравших когда-то важную роль в структуре Габлонца и занимавшихся тем, что из различных стеклянных и металлических элементов они собирали бижутерию, имитирующую драгоценные ювелирные украшения.

В Богемии конкуренция между мастерами была острой, но каждый специализировался в своей области: бижутерия дешевая или более высокого класса, кольца, подвески для люстр или разноцветный бисер, изготавливаемый на экспорт. При этом существовал один нерушимый принцип: соблюдение порядочности и лояльности между конкурентами; теперь же, когда они начинали все с нуля, их солидарность лишь крепла.

Достигнутые ими успехи удивляли всех вокруг, и газеты начали говорить о «маленьком экономическом чуде». В то время как баварцы все еще скептически относились к приезду этих чужаков из Богемии, министр-президент региона Шлезвиг-Гольштейн[75]собирался основать у себя нечто подобное.

Ханна убрала под кровать жестяную коробку, в которой хранила свои любимые поделки. Среди ее постоянных клиентов были и несколько американских офицеров, которые приходили покупать подарки для своих жен и матерей, оставшихся в Соединенных Штатах, но она последовала совету Андреаса и не предлагала им свои самые оригинальные изделия.