точно так же, как сделал с одеждой Ли, но он сдерживается. Вместо этого он снимает зеленое платье с вешалки, прижимает к себе и кладет рукава на свои плечи, словно это она обнимает его. Он начинает качаться из стороны в сторону, будто танцует с ней. Как она и хотела.

У него разбивается сердце.

Ему кажется, он слышит, как оно рассыпается, разрушение проносится по нему лавиной. В последний раз он плакал на похоронах Фрэнсис; тогда, как и теперь, его захлестнули сожаление и грусть, желание, чтобы все закончилось по-другому. Крупные слезы скатываются по щекам по тем же причинам.

– Кофе готов.

Твердый, чужой голос возвращает Марка в реальность. Он рад, что стоит спиной к двери, и хоть Янссен мог видеть, как он покачивался, и, вполне вероятно, видел платье, он никак не мог заметить его слезы. Марк вытирает лицо платьем и роняет его на пол. Он идет за Янссеном обратно на кухню, так и не задумавшись, что скрыто за третьей дверью.

Они сидят за барной стойкой, глядя в свои чашки с кофе. Теперь Марк жалеет, что не согласился выпить водки. Хрен с ним, что ему терять? Что еще ему терять? Он берет бутылку и доливает щедрую порцию водки в свой кофе. Он рад, что Янссен не комментирует, просто тянется за бутылкой и повторяет то же самое.

– Нашел, что искал? – спрашивает Янссен.

– Я не знаю, что я искал. Я нашел что-то.

Обычно Марк не выражается загадочно. Он считает себя простым, прямолинейным мужчиной, но не знает, как объяснить свои мысли. Ярость уже не пульсирует у его в горле комом, угрожающим задушить его. Он не проглотил ее и не выплюнул, но она уже не душит его. Это уже прогресс.

– Можно мне увидеть твой дом? – спрашивает Янссен. Потом пытается уточнить, может, чтобы показаться более тактичным: – Ее дом. Где она была с тобой?

– Нет, не думаю, – хрипло отвечает Марк. – Из-за мальчиков. Это несправедливо по отношению к ним.

Марк знает, что играет не по правилам. Это должно быть равноценным обменом, но он не может этого сделать. Не может быть слишком щедрым. Не может впустить этого мужчину в свой дом. Мужчину, который был с его женой. Который женился на его жене. Он не хочет видеть проблески осуждения, любопытства или превосходства в его глазах, а в них наверняка промелькнет по меньшей мере одна из этих вещей. Пробковая доска с прикрепленными к ней сворачивающимися записками, грязные ботинки, вываливающиеся из чулана, словно могут ходить сами. Блестящая чистота этого места стала открытием, а беспорядок и хаос его дома стали бы унижением.

– Что ж, хотя бы расскажешь о нем? – настаивает Янссен.

Марк на мгновение раздражается, что он не искал его в Интернете, не нашел его адрес, не включил в Google Maps просмотр улиц, чтобы исследовать места, где она проводила половину своего времени, как сделал он сам с загадочной половиной ее жизни. Отсутствие интереса кажется оскорблением, проявлением превосходства или лени. Какие еще были у Янссена дела на прошедшей неделе? Марк задумывается, может, он все же искал, но Марков Флетчеров намного больше, чем Даанов Янссенов, и поиски могли не дать результатов.

Он глубоко вдыхает и говорит: – Он совсем не похож на это. Он… – Марк замолкает, он не хочет называть его обычным, хотя это правда. Или потрепанным, хотя так и есть. Потрепанная обыкновенность не является сердцем дома, где жила с ним Ли, хотя Янссен предположительно об этом и хочет услышать. О сердце. Успокоит ли его правда или будет истязать? Марк не знает, чего хочет добиться. – У многих домов на нашей улице в маленьких дворах разбросаны пачки от сигарет и пустые бутылки, у других ухоженные сады и цветочные кашпо. По-разному. Безразличие рядом с гордостью. – Он заходит издалека, а потом приближается к цели: – Удивительно, как противоположности могут сосуществовать.

Янссен украдкой кивает, его светлые волосы спадают на глаза. Это раздражает Марка. Ли всегда клялась, что ей не нравятся блондины. Сука. Лгунья. Язвительные слова прорезают его сознание. Застают его врасплох. Он думал, что уже успокоился. Он едва ли чувствует себя виноватым за эту злобу. Он не виноват, не так ли, если это в его подсознании? Ярость не ушла, она задремала. Марку не стоит удивляться. Глубокие раны долго заживают, а некоторые шрамы не исчезают никогда.

– Где ты живешь? – спрашивает Янссен.

– Бэлхэм.

– Викторианский дом с крыльцом?

– Да.

Янссен снова кивает, несомненно представляя себе, где его жена проводила половину своей жизни. Людям известно, как выглядят дома в южной части Лондона. Представлять ее жизнь здесь было сложнее. Марк не знает, с чего начать. Он цепляется за мелкие детали, неспособный предоставить общую картину.

– Каждый день я натыкаюсь на тележки из супермаркета. Иногда Оли или Себ возвращают их в магазин, чтобы забрать фунт. Оли теперь не так часто это делает. Фунт не стоит проделанной дороги и приложенных усилий, когда тебе шестнадцать.

– Оли и Себ? Ваши сыновья?

– Да, наши – мои сыновья. Оливер и Себастьян. – Марк краснеет. Он не хотел говорить о них. Он не хочет, чтобы они были в этом месте. Он понимает, что не может это сделать. Не может рассказать о своем доме этому мужчине. Он ничего ему не должен. Лучше сфокусироваться на получении ответов, а не на предоставлении их. Он решает сменить тему. – Ты думал, что вы вместе состаритесь и умрете?

– Я не думаю о старости, – отвечает Янссен. – А ты?

– Никто не знает, когда они умрут, – говорит Марк. Янссен вскидывает брови. – Моя первая жена умерла от рака. Я никогда не считал долгую жизнь данностью.

– Ясно.

– Ты же знаешь, что полиция сейчас приглядывается к одному из нас и считает причастным к ее исчезновению?

– Знаю.

– Ну, я ничего с ней не делал, – говорит Марк.

– Ты обязан так говорить, – замечает Янссен.

– Ты этого не говорил, – возражает Марк. Они встречаются взглядами и пытаются прочесть правила игры, в которую ввязались. Марк замечает, что Янссен вспотел; у него под мышками видны темные пятна. Похоже, он спал в этой футболке. Видеть его растрепанным, хаотичным и ранимым доставляет Марку облегчение. Он представлял, что Янссен все еще безупречен, уверен, все контролирует; скорее всего, продолжает носить идеально белые рубашки и выглаженные темные костюмы. Помогает видеть, что они на одном уровне; одинаково встревожены, разбиты, в отчаянии. – Чего я не понимаю, так это почему она оставалась со мной, учитывая всю эту роскошь. – Марк обводит рукой вокруг. – Здесь, должно быть, для нее был отпуск от реальной жизни.

Верхняя губа Янссена слегка приподнимается, вероятно, из-за несогласия, что ее жизнь здесь, его жизнь, не была настоящей.

– Ты намекаешь, что она была со мной только из-за денег? – Он