Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он читал лекции, ездил время от времени в Нью-Йорк, объехал с Эльзой всю Калифорнию, дважды посещал Голливуд: смотрели запрещенный в Германии фильм «На Западном фронте без перемен» и чаплинские «Огни большого города». В Лос-Анджелесе фирма «Лонжин» подарила ему золотые часы — он их принял и очень ими дорожил, но скрипку Гварнери от филармонии принять в дар отказался. Одна из самых знаменитых фотографий запечатлела его с индейцами; пишут, что он побывал в их племени. На самом деле то был музей «Хопи хаус», а индейцы — его служащими. Впрочем, индейцы его, кажется, не особо заинтересовали, другое дело — негры, чье положение он сравнивал с положением евреев в Европе.
В США было тогда два главных борца за права негров: Букер Вашингтон, выступавший за интеграцию черных и белых, и Уильям Дюбуа, который хотел создания «черной элиты», которая бы работала только на благо афроамериканцев. Второй подход был Эйнштейну ближе (он видел тут аналогию с сионизмом), и он согласился на просьбу Дюбуа, доктора философии Гарвардского университета, основателя Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения (NAACP) и редактора журнала «Крайзис», дать статью. «Кажется, всюду меньшинства, особенно когда их лица узнаваемы из-за физических различий, воспринимаются большинством как низший класс. Трагизм, однако, заключается не только в неблагоприятном социальном положении этих меньшинств, но и в том, что те, кого так воспринимают, сами начинают относиться к себе как к неполноценным».
Разумеется, он подписал письмо в защиту обвиняемых по делу «Скоттсборо бойз», как раз тогда шел суд: десять негритянских юношей обвинялись в изнасиловании двух белых девушек. Все обвиняемые, кроме двенадцатилетнего мальчика, были приговорены к смерти, но благодаря общественности дело отдали на пересуд, и в конце концов с четверых сняли обвинения, пятеро получили сроки от 75 лет до пожизненного заключения. Еще подписал с Томасом Манном, Стефаном Цвейгом и еще десятком знаменитостей протест против ущемления иврита в СССР (с 1919 года было запрещено преподавание на иврите, с 1927-го прекратили издавать на нем книги): «Мы, европейские интеллектуалы, друзья и сторонники любых средств (курсив наш. — М. Ч.), направленных на преодоление капиталистического экономического хаоса и присущих ему катастроф и войн, просим правительство России принять к сведению, что мы не одобряем преследование еврейского языка…»
Он сдружился с «левым» писателем Эптоном Синклером, который тогда увлекался паранормальными явлениями, и даже написал предисловие к его книге «Психическое радио», где описывались эксперименты: например, Синклер в своем кабинете что-то рисует, а его жена в другой комнате пытается нарисовать то же. Иллюстрации демонстрировали, что она обычно угадывала. Эйнштейн написал, что «не может быть и речи в случае такого добросовестного наблюдателя и писателя, как Синклер, чтобы он сознательно обманывал людей».
Издательство «Саймон энд Шустер» готовило книгу, где «звезды» высказывали бы свое философское кредо, — по тысяче слов. Эйнштейн:
«Как странно наше положение на Земле. Мы здесь гостим недолго, не зная зачем, хотя порой нам кажется, что мы ощущаем цель. Но с точки зрения повседневной жизни, однако, мы понимаем, что существуем для других людей — прежде всего для тех, от улыбки и благополучия которых зависит наше счастье, а затем для многих, к судьбам которых мы привязаны узами симпатии. Ежедневно, много раз в день, я напоминаю себе, что в основе моей жизни лежит труд многих людей, живых и мертвых, и что я должен отдать той же мерой, что получаю. Меня часто угнетает сознание того, что я потребляю чрезмерное количество труда других людей. Я не верю, что мы можем быть свободны в философском смысле, потому что мы действуем не только под внешним принуждением, но и по внутренней необходимости. Изречение Шопенгауэра „Человек может сделать все, что хочет, но не он определяет свои желания“ вдохновляло меня с юности и утешало, когда я был угнетен или страдал от житейских проблем. Это убеждение — источник терпимости, который не позволяет нам относиться к себе чересчур серьезно.
Рассуждения о цели чьего-либо существования всегда казались мне глупыми. Тем не менее все имеют определенные идеалы, руководящие ими в стремлениях и суждениях. Идеалы, которые всегда светили мне, это Добро, Красота и Истина. Такие цели, как комфорт или счастье, никогда не привлекали меня; система этики, базирующаяся на таких принципах, — карточный домик… Мой страстный интерес к социальной справедливости и социальной ответственности всегда странно контрастировал с моим желанием ограничивать связи с другими людьми. Я — одиночка, непригодный для работы вдвоем или в команде. Я никогда всем сердцем не принадлежал ни стране, ни друзьям, ни даже семье. Эти связи сопровождаются смутным чувством отчужденности, и с годами мое желание вырваться возрастает. Такая изоляция иногда мучительна, но я не сожалею о том, что она отрывает меня от понимания и симпатии других людей. Я что-то теряю, конечно, но потеря компенсируется независимостью от суждений других, и я так избегаю искушения строить мое внутреннее равновесие на столь хрупком фундаменте.
Мой политический идеал — демократия… Для достижения любой цели необходим лидер, идейно вдохновляющий и несущий ответственность. Но те, кого ведут, должны иметь возможность самим избрать лидера… Я уверен, что автократическая система принуждения и жестокости непременно деградирует, так как жестокость влечет упадок нравов. История доказывает, что тираны были негодяями. Поэтому я всегда был в решительной оппозиции к таким режимам, как в Италии и в России сегодня… Я уверен, что в этом отношении США нашли правильный путь. Их президент избирается на разумный срок и обладает достаточной властью, чтобы оправдать свою ответственность. С другой стороны, в Германии мне нравится, что там государство больше заботится о больных и безработных.
Мне отвратительно наихудшее проявление стадной жизни — милитаризм. Люди, получающие удовольствие от марша под барабанный бой, ниже моего понимания. Головной мозг достался им по недоразумению — им достаточно одного спинного. Это чумное пятно на человеческой цивилизации должно быть уничтожено как можно скорее. Героизм по команде, бессмысленное насилие, весь омерзительный комплект патриотизма — как страстно я ненавижу это!..
Самая прекрасная вещь, которую нам дано ощутить, — тайна. Это основа подлинного искусства и науки. Кто этого не знает, кто потерял способность удивляться и изумляться — все равно что мертвец и глаза его закрыты. Именно переживания таинственного — даже если они смешаны со страхом — породили религию. Знание того, что нечто непроницаемое для нас действительно существует, проявляющее себя в наивысшей мудрости и сияющей красоте, которые лишь в самой примитивной форме постигаются нашим разумом, — это знание, это чувство есть основа истинной религии. В этом, и только в этом смысле я глубоко религиозен. Я не могу представить Бога, который награждает и наказывает свои творения, Бога, являющегося отражением человеческих недостатков. Я также не могу представить жизнь индивида после смерти тела, хотя слабые души лелеют такие мысли из страха или эгоизма. Мне же достаточно осознавать тайну сознания, проникающего в вечность, думать о чудесной структуре Вселенной, в которую мы едва в силах проникнуть, и пытаться осознать хотя бы крошечную часть разума, разлитого в природе».