– Да не могу я вот так взять и уйти! – выкриком заглушил его Йорк. – Вы что, не понимаете? Если мы сегодня уйдем, нас лишат всех прав состояния, каждого! Не будет больше Йорка и Солсбери, Уорика и Марча! Были, да сгинули! Все труды моей жизни – мой дом, семья, имя мое, ошельмованное подлыми наветами этих крючкотворов, – все погибнет, сгорит! Да будьте вы прокляты. Будь проклят король Генрих со своей французской сукой. Я лучше здесь умру, с этими вот стенами позади меня.

– А вот я бы лучше остался жить, – с тихим упрямством вымолвил Уорик. – Жить, чтобы перечеркнуть любой закон, который они примут. Чтобы взять в горсть парламент и заставить его порвать эти самые акты в клочья. Жить, чтобы свершить месть над моими врагами, сообща с людьми, которые понимают, что Йорки – это тоже королевская ветвь. Вот что я бы сделал, милорд. Хотя мой отец сказал правду. Если вы пожелаете, я встану с вами, когда солдатня будет разграблять дом ваш и ваших близких. Я буду подле вас, когда этой черни дадут волю истязать и насиловать, жечь и уничтожать все, что для вас дорого. Такова моя клятва и сила моего слова. Судьба моя в ваших руках.

Йорк оглянулся на троих соратников, ждущих его решения. Он был загнан в угол, пойман меж двумя путями, оба из которых столь многотрудны, что впору впасть в уныние.

– Что ж, – кивнул он после длительной паузы. – У меня все еще есть друзья в Ирландии: люди, которым нет дела до всяких там актов, и они будут оберегать меня в моих владениях. Вы отправитесь туда со мной?

– Я нет, – ответил Солсбери. – Кале убережет меня от посягательств королевских чинуш, к тому же оттуда недалеко до Кента. Настолько, что в следующем году темной ночкой можно будет туда скакнуть.

– Ну а вы, Уорик? – спросил Йорк.

– Кале, – кратко и однозначно произнес тот.

– Эдуард? – обернулся Йорк к сыну, стоящему над всеми как могучий дуб. Молодой человек замешкался, как между молотом и наковальней.

– С твоего позволения, отец, я бы лучше вернулся во Францию. Там удобнее всего собрать армию и приплыть обратно.

Даже если выбор сына был очередным ударом, то Йорк не показал виду. Он кивнул, хлопнув Эдуарда по плечу.

– К востоку от Ладлоу через долы есть тропа и мост. Дорога достаточно спокойна, отдалиться можно беспрепятственно. Прежде чем уехать, я должен переговорить с женой, а также со своими капитанами. Нужно рассказать им, чего ожидать. Как насчет апреля следующего года – как раз шесть месяцев от сегодняшнего дня, – чтобы нам всем возвратиться?

– Прошу дать мне девять месяцев, милорд, – попросил Уорик. – Девять, и я соберу людей достаточно, чтобы отвоевать все нами утраченное.

Йорк кивнул с наигранной уверенностью, сам при этом подавленный ровной безнадежной тоской.

– Быть по сему. Буду ждать от вас вестей о высадке в первый же день июля. Это касается всех вас, самих ваших душ. Поклянитесь мне, что ступите на английскую землю первого июля будущего года, а не то быть вам вовек бесчестными клятвопреступниками. С Божьим благословением, за этот позор они нам поплатятся сполна.

Все три графа уединенно поклялись, ухватив Ричарда Йоркского за руку и преклонив на башне колена. После этого они в скорбном безмолвии сошли вниз готовить свой отход.

С приближением вечера по всему замку зажглись огни. Факелы горели и южнее, в деревушке Ладфорд. Тяжелые ворота крепости раскрылись и в них въехали первые ряды рыцарей со знаменами знатных домов. Навстречу им во внутренний двор сошла герцогиня Сесилия Йоркская. Она стояла, надменно-прямая и молчаливая, в то время как вооруженные всадники проносились вблизи, высматривая ее мужа или любые признаки опасности. Они же метались по всему замку, пиная двери и наводя ужас на слуг, склоняющих головы в безропотной готовности получить по шее мечом сейчас или чуть погодя.

Спустя два часа в Ладлоу впереди сотни своих поборников въехала королева Маргарет. Спешиться с дамского седла ей помог Томас, лорд Эгремонт. Немолодую женщину она окинула взглядом, полным ледяного презрения.

– Так где же ваш доблестный муж, любезная? – небрежно спросила она. – Бежал? Струсил, значит.

– А вашего чего-то вообще не видно, – елейным голосом заметила Сесилия. – Он что, спит или, как всегда, молится?

Глаза Маргарет сузились, но Сесилию это не остановило:

– Сегодня верх за вами, моя дорогая. Но мой муж свое еще востребует. Можете в этом не сомневаться.

– Требовать ему будет уже нечего, – с улыбкой заверила Маргарет женщину, которая когда-то наводила на нее страх. – Ладлоу будет продан, а с ним и каждый камень, каждая полоска земли, принадлежавшая некогда Йорку. Вернее, Плантагенету: титулы у него тоже отнимут, все до единого. Отныне он простолюдин. Куда ж вы тогда преклоните голову, бедная моя Сесилия? Слуг-то у вас не будет, а из всех званий останется только одно: жена изменника. Грамоты о лишении прав состояния, скрепленные печатью моего супруга, я видела лично. И к Солсбери, и к Уорику вам тоже будет не приткнуться. Они точно так же всего лишены. Вся их гнусная троица распалась.

От этих слов Сесилия Йорк внутренне вздрагивала, как от ударов бича. Откуда-то с отдаления доносились крики и звонкие женские вопли: солдаты бесцеремонно шерстили деревушку, выполняя приказ разыскать Йорка.

– Я выходила замуж за мужчину, моя дорогая, – сказала Сесилия, – а не за ребенка. Возможно, если б вы поступили так же, вы бы поняли, почему я ничего не страшусь.

– Я вышла замуж за короля, – бросила Маргарет. Спокойное превосходство этой женщины ее просто бесило.

– Да, это так. И за это он потерял Францию. Выгодность сделки сомнительна, вам не кажется?

В гневе у королевы мелькнул соблазн ударить эту строптивицу. Может, она бы так и поступила, если б ее стайкой не окружали дети. Старший из них, Эдмунд, – безоружный, в одних шоссах и препоясанной камизе – левой рукой обнимал двух сестренок. В свои шестнадцать ростом он был со взрослого мужчину, да и сложения отнюдь не чахоточного. На сгибе правой он держал младшего – кривенького мальчика, который, тревожно блестя глазами, испуганно льнул к брату.

Сесилия, повернувшись, протянула к нему руки.

– Иди ко мне, Ричард, – позвала она и улыбнулась, когда тот сиганул к ней так, что она покачнулась под его весом.

Пристраиваясь на руках у матери, малыш болезненно поморщился, а под поцелуем в лоб тихо зарычал и нагнул голову – чисто волчонок.

Сесилия снова повернулась к Маргарет и спросила, приподняв брови:

– Если вам мне больше нечего сказать, я бы хотела увести детей. Вы позволите?

От вида стольких враждебных людей, хозяйничающих в родительском доме, одна из девчушек слезливо завыла. Мать тихонько на нее шикнула, дожидаясь от королевы разрешения идти.

Глядя вслед уходящей с детьми женщине, Маргарет прикусила губу. Победной радости отчего-то не ощущалось. Какое-то время королева еще стояла, провожая их взглядом за ворота, в смятении от своей зависти и печали.