– Я окликнул его: «Князь, что ты делаешь?» Князь Олав спохватился, собрал все стружки в свою ладонь и сжег их на свече.

Священник, служивший в домовой княжеской церкви, наставительно воскликнул:

– Отсюда видно, каким набожным был Олав и как он боялся осквернить день воскресный, установленный Господом для отдохновения от трудов праведных!

Харальд не слушал людей, славословящих его брата. Ярицлейв Мудрый заметил его хмурый вид. Он наклонился к нему и спросил вполголоса:

– Что кручинишься, молодец?

– Господин, признаюсь, мне многое показалось странным в рассказе Эйнара Брюхотряса.

– Что именно?

– Эйнар сказал, что Торир Собака первым из могущественных людей признал святость Олава. Я своими глазами видел, как Торир вонзил копье в брата. Мне трудно поверить, что он первым признал его святость.

Ярицлейв Мудрый задумчиво погладил бороду.

– Знаешь, Харальд! Я уже начал забывать северный язык, хотя жил в Швеции. Но все же кое-что я еще помню. Мне кажется, что Эйнар сказал, что этот пес был первым из врагов твоего брата, поведавший о чуде, когда святость Олава стала явной для всех. У тебя память моложе. Не ошибаюсь ли я?

Харальд постарался поточнее восстановить в памяти слова Эйнара. Пожалуй, Ярицлейв Мудрый прав: Эйнар сказал, что Торир Собака признал святость Олава, когда она стала явной для всех. А что ему еще оставалось делать? Бросить свой остров и бежать? Ярицлейв Мудрый как будто подслушал его мысли и заметил с улыбкой:

– Раскаявшийся грешник – как раз то, что нужно для пущей убедительности. Ать такового пса не бысть, оже надо измыслить.

Харальд подумал, что дело не в раскаявшемся убийце. Сейчас все враги и изменники бросились славословить брата. Их голоса громко слышны, в отличие от тех, кто защищал брата с оружием в руках и пал на поле битвы. Сигват Скальд уклонился от участия в сражении. Его друзья-скальды погибли, а Сигват теперь сочиняет поминальную драпу о конунге. Эйнар Брюхотряс тоже остался в стороне, а теперь уверяет, что Олав святой и мощи его нетленны.

– Господин, – обратился Харальд к Ярицлейву Мудрому. – Позвольте поделиться сомнениями, которые раздирают мою душу. Мы слышали, что гроб брата был новым, словно только что выструганным. Между тем я хорошо помню, что Торгильс, скупой, как всякий бонд, сколотил гроб из старых, растрескавшихся досок. Откуда взялся гроб из новых досок и кто покоился в нем, свежий, словно убитый накануне? И почему Торгильс сначала уверял всех, что гроб утопили во фьорде, а потом, после долгой беседы с епископом, свидетельствовал иначе?

– Не терзай себя праздными мыслями, Харальд. Если епископ, вся норвежская знать и весь народ признали Олава святым, то его брату не следует идти против общего гласа.

– Мне в голову не приходило, что брат был святым, – признался Харальд.

– Мне тоже удивительно думать, что мои братья Борис и Глеб, с коими мы знатно напроказничали в детстве, теперь святые. Они небесные заступники за нашу землю. Олава ждет такая же судьба. Вспомни вещий сон Олава. Ему было дано предзнаменование, что он станет вечным королем Норвегии. Отныне и во веки веков Олав святой – небесный покровитель вашей страны.

Харальд мысленно задавался вопросом: согласился бы брат вернуться на родину, если бы проник в подлинное значение пророчества? Олав стал небесным владыкой страны. А кто же будет земным владыкой? Кальв, сын Арни, ответил на его безмолвный вопрос. Греческое вино наконец подействовало на него или же просто пришло время, но викинг встал во весь свой немалый рост и проревел:

– Мы все сожалеем, что поддались на посулы Кнута Могучего и выступили против нашего святого повелителя.

– Мне не о чем сожалеть, – поспешил прервать его Эйнар Брюхотряс, – ибо я, не в пример прочим, не поднимал оружие против святого Олава.

– Правда твоя! – продолжал свою речь Кальв. – Ты был при дворе Кнута, когда мы сражались. Нас всех обманули: и тех, кто сражался, и тех, кто отсиживался дома. Когда я понял, что остался с носом, я отрекся от клятвы, данной Свейну конунгу. В мою усадьбу в Эгг прибыли люди конунга и потребовали, чтобы я пошел в поход против человека, который называл себя Трюггви. Я снарядил свой корабль на сорок гребцов и поплыл вдоль фьорда. Когда я вошел в пролив Фрекейярсунд, там уже стоял Свейн конунг со своим войском. Люди конунга окликнули меня и просили последовать за конунгом, чтобы защищать страну. Я ответил, что я уже больше чем довольно сражался против норвежцев на стороне данов, и поплыл мимо. Потом ко мне явился посланец от Кнута Могучего и потребовал, чтобы я прислал Кнуту три дюжины секир и чтобы все они были как на подбор. Я ответил, что не пошлю никаких секир Кнуту Могучему. На самом деле у меня припрятана одна секира. Ее зовут Хель. Для врагов она страшна, как настоящая преисподняя. Имя дал Олав святой, это его секира, и нашли ее рядом с телом его знаменосца Торда на поле битвы. Вручаю ее тебе, Магнус, сын Олава!

Кальв встал на одно колено и поднес мальчику секиру. Магнус как завороженный направился к викингу и принял из его рук знаменитую Хель, принадлежавшую его отцу. Кальв громко провозгласил:

– Нам нужен конунг, вокруг которого сплотятся норвежцы. Магнус, сын Олава! Мы приехали за тобой! Здесь, в сердце Гардарики, мы даем тебе клятву верности. Вместе с отцом ты будешь править Норвегией: святой Олав с небес, а ты на земле!

В тот же вечер в палатах конунга Ярицлейва Мудрого были обговорены все условия. Норвежцы, сражавшиеся против Олава святого при Стикластадире, обещали, что станут людьми Магнуса и будут ему служить. Обещание было скреплено клятвами Кальва и других норманнов. Конунг Ярицлейв и его супруга Ингигерд от имени своего воспитанника Магнуса заключили полный мир с послами и обещали, что он будет им верен и что они во всем могут на него положиться, если он станет конунгом Норвегии. Магнус должен был стать приемным сыном Кальва, который обязался делать все для укрепления его власти в Норвегии.

Через несколько дней послы отправились в Адельгьюборг. Они торопились, чтобы успеть отплыть до начала свирепых зимних штормов. Стоя на крыльце своих палат, Ярицлейв Мудрый дал последние наставления воспитаннику. Ингигерд, обливаясь слезами, целовала Магнуса. Ярославичи один за другим подходили к товарищу и обнимали его, и только Эллисив, спрятавшись за толстой мамкой, показала Магнусу язык. Когда были произнесены слова прощания, Магнуса усадили в седло. Всадники тронулись по Славной улице и вскоре исчезли из вида. Магнус Добрый возвращался на родину, чтобы вступить во владение землей, оставленной Олавом святым.

Харальд не последовал за ним, ибо его душу терзали сомнения. Простим же Харальду греховные мысли ради его молодости и неискушенности в святых делах. Кроме того, нельзя не принять во внимание, что в первое время чудеса, произошедшие от мощей Олава святого, были немногочисленны. И только потом чудеса начали низвергаться, словно весенний поток, несущийся со склона горы. Исландец Торарин Славослов сам рассказал мне об этом. Он был скальдом при дворе конунга в Трондхейме. По его свидетельству, люди слышали, как над святыми останками Олава небесные силы издавали звуки, подобные звону колоколов, свечи зажигались сами над алтарем от небесного огня. Торарин говорил, что к святому Олаву конунгу приходило множество всякого народу – хромые, слепые или страдающие другими немощами, – и все уходили от него исцеленными. Он не передавал подробностей, а только сказал, что, должно быть, бесчисленное множество людей излечилось благодаря заступничеству Олава конунга.