Я кивнул — хотя уверен в этом не был.

Озирис потянул дверь на себя.

Хлопнул удар ветра, и мы вдруг оказались в том же самом тумане, сквозь который только что падали. Сквозь него просвечивало что-то похожее на стены огромной шахты. Озирис сразу пошел вперед, и мне пришлось поспешить за ним.

Вскоре туман стал таким густым, что я вообще перестал понимать, где мы. У меня, впрочем, и не было времени глядеть по сторонам — мне все время приходилось следить за Озирисом. Стоило мне отстать на несколько шагов, и я начинал терять его из виду. А подойдя слишком близко, я рисковал налететь на него.

Мы шли довольно долго — может быть, четверть часа или больше. Постепенно становилось светлее — словно сквозь туман пробивалось далекое солнце. Но где оно точно, я сказать не мог — туман был слишком плотным. У земли он вообще сгущался до такой степени, что мне не было видно, куда я ставлю ногу.

Потом под ногами захлюпали невидимые лужи, и мне стало совсем трудно успевать за Озирисом. Он шел все быстрее, и мне приходилось практически бежать вслепую.

— Можно чуть медленнее? — спросил я.

— Нет, — ответил Озирис. — Надо, наоборот, быстрее.

— Я не могу, — сказал я.

— Тогда подожми ноги.

Я вдруг понял, что не слышу его шагов — и вижу впереди только плечи и голову, которые ровно плывут вперед. Я попробовал поджать ноги — и оказалось, что совершенно не нужно было переставлять их по земле.

Теперь я плыл вперед, сжавшись в позе зародыша. Мне стало непонятно, на что опирается мое тело — и я сразу же почувствовал под собой скамью. Я опустил ноги — и они уперлись в доски пола. Пол был так близко, что я смог различить детали.

Это было дно лодки.

Как только я понял это, лодка сразу стала видна — она была темно-серой и ветхой. Озирис сидел через две лавки от меня и смотрел вперед.

Я заметил на дне лодки два ободранных весла.

— Куда мы плывем? — спросил я. — Нам не надо грести?

— Грести здесь бесполезно, — сказал Озирис. — Разве если хочешь согреться.

— Сколько нам плыть?

— Пока не выйдет карма.

— А это долго?

— Надеюсь, что нет. Смотри по сторонам…

Теперь вокруг лодки был виден довольно большой круг воды. Дальше по-прежнему был только туман. Казалось, мы плывем в центре луча какого-то огромного софита.

— Тебе сколько чушек дали? — спросил Озирис.

— Одну, — сказал я.

Озирис обернулся ко мне — и я заметил на его лице изумление.

— Ты шутишь?

— Нет. Сказали, что вы святую жизнь прожили. Вам, мол, и одна не нужна.

— Ну да, — ответил Озирис. — Много они про меня знают. Святую… Вот сволочи, а? Даже тут обкроили. Себе, все себе…

Голос Озириса звучал так печально, что я испугался.

— Что, у нас проблемы?

Озирис кивнул.

— Одна свинка — это нереально, — сказал он. — Было бы хоть две-три…

— А что это за свинки? — спросил я. — Мне никто не объяснил.

— Ничего удивительного. Про это говорят только в лимбо. Когда молодой ныряльщик провожает старого. Считается, что только так можно сохранить секрет от халдеев.

— А телепузики с самого начала знали, — сказал я. — Они об этом Улла спрашивали.

— Да про это все знают, — усмехнулся Озирис. — Кроме самих ныряльщиков. Которым надо знать по работе. Такие уж у нас традиции…

— Если хотите, чтобы от меня была польза, — сказал я, — самое время все мне объяснить.

— Верно, — ответил Озирис, вглядываясь в туман. — Скажи мне, как ты думаешь, почему возможен «Золотой Парашют»?

Я пожал плечами.

— Я при своем обучении задавал этот вопрос без конца, — сказал Озирис. — А вот меня ни разу не спросил никто из учеников. Куда катится мир… В мое время молодые вампиры все время интересовались — а как же загробная справедливость? Кто мы такие, чтобы спасать грешников от кары? Разве высшие силы мира позволяют подобное?

— Я хотел об этом спросить, — сказал я тихо. — Но постеснялся. В мире вообще много странного. Ведь говорят — как внизу, так и вверху… Может, в высшие миры тоже можно купить пропуск.

— У кого?

— У высших сил.

— Высшие силы, низшие силы — это разные аспекты Великого Вампира, Рама. Мы — и вампиры, и люди, и все остальное — существуем в одном и том же божественном уме. Мы просто его мысли.

— Угу, — сказал я.

— У каждой мысли своя судьба. Если мысль была плохая, то и кончается она плохо. Если хорошая, то хорошо. А если совсем хорошая, то Великий Вампир может вспомнить ее снова после того, как она кончится — и думать ее опять и опять. Это понятно?

— Да, — ответил я.

— Но мысли, — продолжал Озирис, оборачиваясь ко мне, — не бывают хорошими или плохими сами по себе. Они становятся такими только в сравнении друг с другом. И вампиры научились штамповать… Как это сказать… Такие мысли, которые очень раздражают Великого Вампира. До такой степени раздражают, что мы по соседству с ними кажемся ему скорее хорошими мыслями. В результате он про нас забывает, и мы тихо уходим в его полное блаженства подсознание. А потом он вспоминает нас снова — как что-то сравнительно приемлемое. И мы рождаемся опять, чтобы стать вампирами.

— То есть мы обманываем Великого Вампира?

— Кто «мы»? Ты только что сам все видел. Великого Вампира невозможно обмануть — кроме него никого нет. Если все происходит таким образом, то исключительно потому, что он хочет этого сам…

Вдруг из воды за спиной глядящего на меня Озириса появилось что-то темное.

Это была похожая на колонну шея, которая кончалась почти человеческой головой с черными точками яростных глаз. Она раскрыла красный, словно обведенный губной помадой, рот и стала изгибаться в нашу сторону.

Я ничего не успел сказать Озирису — но он, видимо, увидел испуг в моих глазах. Он быстро обернулся, схватил со дна лодки весло и взмахнул им. А дальше произошло что-то странное.

Шея поднялась из воды далеко от нас. Она была огромной, в несколько метров высотой. А весло в руке Озириса было совсем коротким. Оно не удлинялось и не увеличивалось в размерах. Тем не менее Озирис каким-то образом ударил этим веслом по шее — и срубил с нее голову, словно шишку репейника.

Я, конечно, тоже мог бы справиться с этой головой — но фокусов такой изысканной простоты в моем арсенале не имелось. Мало того, у Озириса вообще не было никакого вампонавигатора. Ему не на что было его надеть.

— Как это? — выдохнул я.

— Достигается упражнением. На чем мы остановились?