— При мне. А что?

— Передайте его мне, пожалуйста. Я пошлю к вам человека, чтобы он удостоверился относительно ножен от кинжала. Где ему их искать? — сказал Баркер и вызвал сотрудника отдела.

— В комоде. На дне левого верхнего ящика, в коробочке из-под духов. И потрудитесь оставить все в надлежащем порядке, — ворчливо сказала она, обращаясь к вошедшему.

Когда человек вышел, Грант протянул ей ручку и пододвинул чистый лист бумаги.

— Напишите, пожалуйста, свое имя и адрес, — предложил он.

Она неловко взяла ручку и левой рукой не без усилий написала то, что он просил.

— Помните, я приходил к вам накануне первого слушания?

— Помню.

— Тогда вы пользовались правой рукой.

— Я могу одинаково хорошо действовать обеими руками. Это как-то называется, да я забыла — как. Но когда нужно делать что-нибудь очень важное, то пользуюсь левой. Рози тоже левша. И отец мой был левша.

— Почему вы раньше не пришли?

— Не думала, что вы кого-то возьмете. А потом прочитала в газете, что у вас все решено, и подумала: надо чего-то делать. Сегодня я пошла в суд посмотреть на него.

Значит, она была в зале, а Грант ее не заметил!

— Он хоть и похож на иностранца, но, сдается, не прохвост. Да и больной совсем. Ну вот, я вернулась домой, прибралась и пошла к вам.

— Понимаю, — проронил Грант и вопросительно взглянул на шефа. Баркер вызвал человека и сказал:

— Миссис Виллис пока побудет в соседней комнате, а вы составите ей компанию. — И, уже обращаясь к женщине, произнес: — Если вам что-нибудь понадобится, попросите Симпсона, он принесет.

Дверь за толстухой закрылась.

- Никогда в жизни больше не буду подшучивать над вашим чутьем, — сказал после небольшой паузы Баркер. — Может, она ненормальная?

— Если под этим подразумевать логичность, доведенную до абсурда, — то несомненно, — отозвался Грант.

— Похоже, она вообще не испытывает никаких чувств ни по поводу Соррела, ни из-за себя самой.

— Да, действительно. Может, она и вправду не в себе.

— Как вы думаете, возможно ли, что все это окажется выдумкой? Ведь на первый взгляд, ее история еще менее правдоподобна, чем рассказ Ламонта.

— Нет, она сказала правду. Без всяких сомнений. Вам ее рассказ кажется странным лишь оттого, что вы не окунулись, как я, в это дело с головой. Теперь все события раскладываются точно: намерение Соррела покончить с собой, деньги, подаренные им Ламонту, заказ каюты на пароходе, эта брошь. Только я свалял дурака и не догадался, что инициалы могли читаться в равной степени и как «М. Р.», и как «Р. М». Но меня сбила с толку эта Рэтклиф. Хотя и это мне вряд ли помогло бы, не объявись у нас миссис Виллис собственной персоной и не признайся во всем сама. И все же мне следовало бы усмотреть связь этого дела с Рей Маркейбл. В самый первый день я отправился в театр Уоффингтон, чтобы поговорить со швейцаром; тогда я встретился с Рей Маркейбл, и она угостила меня чаем. За чаем я показал ей стилет, его описание уже было передано в газеты. Она тогда явно была поражена — настолько, что я решил про себя: наверняка она где-то его уже видела. Но она ничего не сказала, и принуждать ее было бы бесполезно, поэтому я перестал об этом думать. В течение всех этих трех недель вплоть до настоящего момента не обнаруживалось никаких следов ее причастности к этому делу. Очевидно, Соррел решил поехать в Америку, как только узнал, что она туда отправляется. Бедняга! Для всех в мире она была Рей Маркейбл — звезда первой величины; но для него она оставалась всегда Рози Маркхэм. В этом и была его трагедия, потому что она-то стала совсем иной. Она-то уже давным-давно распрощалась с той, прежней Рози Маркхэм. Думаю, возвращая брошь, которую Соррел ей подарил, она хотела дать ему понять, что между ними все кончено. Для нее эта брошь — просто безделица, пустяк. До вечера четверга, до самого того момента, когда пришла посылка, про которую рассказала миссис Эверет, Соррел действительно намеревался плыть в Америку. В посылке, очевидно, была брошь, и это решило все. Может, она даже написала, что выходит замуж за Лейсинга. Помните, он приобрел билет на тот же корабль, что и Рей? Видимо, тогда Соррел и задумывает убить и ее, и себя. Театр Уоффингтон — не самое удобное место для стрельбы из зала по сцене, но, может статься, он рассчитывал на общее возбуждение незадолго до окончания спектакля. Могу вам сказать, в этом он оказался прав: не часто видишь, как публика забивает половину оркестровой ямы, а тут было именно так. А может, он хотел выполнить свой замысел сразу после представления? Не знаю. Знаю только, что во время дневного спектакля, сидя с Ламонтом в партере, он мог сделать это достаточно просто, но не сделал. Думаю, он хотел, чтобы его друзья, по возможности, ничего не заподозрили. Видите ли, он тщательно построил свой план — таким образом, чтобы они считали, будто он благополучно отплыл в Америку. Этим и объясняется, что при нем ничего не нашли. Ни миссис Эверет, ни Ламонту не пришло бы в голову связать личность незнакомца, убившего Рей Маркейбл и покончившего с собой, с Соррелом, который, как они полагали, уже плывет в Америку. По всей вероятности, он начисто позабыл о своей встрече с миссис Виллис или же не подозревал, что она разгадала его тайные намерения. Разумеется, ей было легче догадаться — она знала о связи между ним и Рей. Но она была единственной, кто об этом знал. Рей Маркейбл никогда с ним не появлялась на публике. Соррел постарался сделать для друга все, что было в его силах, оставив ему все деньги, однако взял с того слово не открывать пакет до четверга. Как вы думаете, неужели Соррел действительно надеялся, что его друг никогда не догадается о его судьбе, или просто решил, что, когда все свершится, это уже не будет иметь для него самого ни малейшего значения?

— Кто его знает, — отозвался Баркер. — Честно говоря, подозреваю, что он тоже был не совсем нормален.

— Ничего подобного, — задумчиво возразил Грант. — Он был вполне нормальный человек. Просто, как и говорил Ламонт, это был человек, который долго и тщательно все продумывал, а потом точно приводил в исполнение. Он не принял в расчет одну миссис Виллис, но, признайтесь, от таких, как она, мало кто ожидает серьезных помех. Неплохой он был парень, этот Соррел. До самого конца безупречно играл в бравого путешественника. И вещи упаковал, при этом не допустив ни малейшего промаха, хотя Ламонт, видимо, все время находился тут же. Ни одного письма, ни единой фотографии Рей Маркейбл не оставил после себя. Видимо, избавился от всего этого, как только обдумал план действий. Только брошку забыл. Как я вам рассказывал, она выпала из кармана его пальто.

— Как вы думаете, Рей Маркейбл подозревала о его намерениях?

— Думаю, нет.

— Почему нет?

— Потому что Рей Маркейбл — одна из самых эгоцентричных персон наших дней. К тому же, если она и узнала по моему описанию стилет, у нее не было никаких оснований связать убитого с Соррелом, а следовательно, и заподозрить причастность своей матери к убийству. В Ярде личность Соррела установили только к понедельнику, а в тот день она уже плыла в Штаты. Меня бы очень удивило, если бы она даже теперь узнала о том, что убитым оказался Соррел. Думаю, наших газет она почти не читает — разве что светскую хронику. Американцев же вряд ли заинтересует какое-то убийство в очереди.