Николай вроде бы прислушался к словам наместника, но именно в это время он получил сообщение по поводу Собаньской из Дрездена от тамошнего российского посланника Шредера. Не зная истинную причину появления там польки, обманутый её активным общением с соотечественниками-эмигрантами, он поспешил об этом оповестить Петербург.

Разгневанный Николай переслал депешу посла наместнику в Варшаву, сопроводив её припиской о том, что его мнение насчет Собаньской подтверждается. «Посылаю тебе оригиналом, — писал Николай Паскевичу, — записку, мною полученную из Дрездена от нашего посланника, самого почтенного, надежного и в особенности осторожного человека; ты увидишь, что моё мнение на счёт Собаньской подтверждается. Долго ли граф Витт даст себя дурачить этой бабой, которая ищет одних своих польских выгод под личной преданностью, и столь же верна г. Витту как любовница, как России, быв ей подданная? Весьма хорошо бы было открыть глаза графу Витту на её счет, а ей велеть возвратиться в своё поместье на Подолию».

Паскевич принужден был приказать Собаньской покинуть Варшаву. Удар был неожиданный, а главное, несправедливый. Для Каролины наступил трудный период. Она оказалась на краю пропасти. Дело в том, что именно в это время до Николая доходит информация о том, что де Витт не просто живет с Собаньской, но теперь собирается взять её в жены. Весть о том, что его любимец избрал себе в жены подозреваемую в помощи мятежникам польку, да ещё жену убитого мятежника, вызвала самую негативную реакцию Николая I. Император категорически отказал де Витту в разводе с Юзефой Любомирской, с которой де Витт уже не общался много лет. Кроме того, несмотря на просьбы Паскевича, император отказал де Витту в назначении его на должность генерал-губернатора Варшавы, которая была по рангу значительно выше должности военного губернатора Варшавы. На тот момент лучшей кандидатуры на должность генерал-губернатора в российской армии не было. Это прекрасно понимал Паскевич, но ничего поделать не мог. К чести де Витта, в этот столь сложный для него момент жизни от Каролины он не отступился.

Взвесив ситуацию и обсудив её с Иваном Осиповичем, Каролина пишет письмо главному шефу корпуса жандармов Бенкендорфу, в котором излагает свои обиды. Всё же Каролине пришлось подчиниться распоряжению Николая I и покинуть Варшаву. Ей надлежало следовать в своё имение Ронбаны-мост, заброшенную украинскую деревеньку. По дороге Каролина остановилась у сестры в Минске, где надеялась дождаться ответа на своё письмо Бенкендорфу.

Письмо Собаньской поразительно по своей откровенности. В секретном архиве III Отделения сохранилось письмо. На письме имеется пометка: «4 декабря 1832 г. граф (то есть Бенкендорф) ей отвечал». Письмо Собаньской написано хорошим французским языком, хорошо продумано и отделано риторически.

Вот полный текст письма Собаньской к Бенкендорфу: «Мой генерал, его сиятельство наместник только что прислал мне распоряжение, полученное им от его величества относительно моего отъезда из Варшавы; я повинуюсь ему безропотно, как я бы это сделала по отношению к воле самого провидения.

Да будет мне всё же дозволено, генерал, раскрыть вам сердце по этому поводу и сказать вам, до какой степени я преисполнена страданий, не столько даже от распоряжения, которое его величеству угодно было в отношении меня вынести, сколько от ужасной мысли, что мои правила, мой характер и моя любовь к моему повелителю были так жестоко судимы, так недостойно искажены. Взываю к вам, генерал, к вам, с которым я говорила так откровенно, которому я писала так искренно до ужасов, волновавших страну, и во время них. Благоволите окинуть взором прошлое; это уже даст возможность меня оправдать. Смею сказать, что никогда женщине не приходилось проявить больше преданности, больше рвения, больше деятельности в служении своему монарху, чем проявленные мною часто с риском погубить себя, ибо вы не можете не знать, генерал, что письмо, которое я писала вам из Одессы, было перехвачено повстанцами Подолии, и вселило в сердца всех, ознакомившихся с ним, ненависть и месть против меня.

Взгляды, всегда исповедывавшиеся моей семьей, опасность, которой подверглась моя мать во время восстания в Киевской губернии, поведение моих братьев, узы, соединяющие меня в течение 13 лет с человеком, самые дорогие интересы которого сосредоточены вокруг интересов его государя, глубокое презрение, испытываемое мною к стране, к которой я имею несчастье принадлежать, все, наконец, я смела думать, должно было меня поставить выше подозрений, жертвой которых я теперь оказалась.

Я не буду вам говорить о прошлом, генерал, мне нужно остановить ваше внимание на настоящем моменте. Когда я приехала в Варшаву в прошлом году, только что был разрешен большой вопрос. Война была блестяще закончена, и якобинцы были приведены к молчанию, к бездействию. Это был перелом, счастливо начатый, но он не был завершен, он был только отсрочен (я говорю о Европе). Полька по имени, я естественно была объектом, на который здесь возлагались надежды тех, кто, преступные в намерениях и презренные по характеру, хотели спасти себя ценой отречения от своих взглядов и предательства тех, кто их разделял. Я увидела в этом обстоятельстве нить, которая могла вывести из лабиринта, из которого ещё не было найдено выхода. Я поговорила об этом с Виттом, который предложил мне не пренебрегать этой возможностью и использовать её, чтобы следовать по извилистым и темным тропинкам, образованным духом зла. Вам известно, генерал, что у меня в мире больше нет ни имени, ни существования; жизнь моя смята, она кончена, если говорить о свете. Все интересы моей жизни связаны, значит, только с Виттом, а его интересами всегда является слава его страны и его государя. Это соображение, властвовавшее надо мной, заставило меня быть полезной ему; не значило ли это быть полезной моему государю, которого моё сердце чтит как властителя и любит как отца, следящего за всеми нашими судьбами. Витт вам расскажет о всех сделанных нами открытиях. В это время решена была моя поездка в Дрезден, и Витт дал мне указания, какие сведения я должна была привезти оттуда. Все это происходило между мною и им — мог ли он запятнать моё имя, запятнать привязанность, которую он ко мне испытывал, до того, чтобы сообщить г-ну Шредеру о поручении, которое он мне доверил. Он счел, однако, нужным добавить в рекомендательном письме, которое он мне к нему дал, что он отвечает за мои убеждения. Я понимаю, что г-н Шредер, не уловив смысла этой фразы, был введён в заблуждение тем, что он видел, и, хотя я должна сказать, что есть преувеличение в том, что он утверждает, я должна ему, однако, отдать справедливость, что, не зная о наших отношениях с Виттом, он должен был выполнить, как он это и сделал, долг, предписываемый ему его должностью.

Г-н Шредер жаловался в своих депешах наместнику, что ему не удалось проникнуть в то, что от него хотели здесь узнать. Я могла, может быть, преодолеть это затруднение, и я попыталась это сделать. Предполагая, что я по своему положению и по своим связям выше подозрений, я думала, что могу действовать так, как я это понимала. Я увидела, таким образом, поляков; я принимала даже некоторых из них, внушавших мне отвращение при моем характере. Мне всё же не удалось приблизить тех, общение с которыми производило на меня впечатление слюны бешеной собаки. Я никогда не сумела побороть этого отвращения, и, сознаюсь, пренебрегала может быть важными открытиями, чтобы не подвергать себя встречам с существами, которые вызывали во мне омерзение. Витт прочитал его сиятельству наместнику письма, которые я ему писала; он посылал копии с них в своих донесениях; они помогали ему делать важные разоблачения.