– Что?

– Я его люблю. Прости, Фредерик.

– Ты… ты устраиваешься с ним в Данвегане, в нашем доме, и теперь говоришь мне по телефону запросто, безо всяких обиняков, что ты его любишь?

– Ты задал мне вопрос и получил честный ответ.

Ему стало немного дурно. Он чувствовал себя так, будто продирается по тесным закоулкам страшного сна.

– И с каких это пор? С каких пор в вас открылась такая непобедимая страсть? С того момента, как он объявился здесь, в Ферндейле?

Голос Вирджинии звучал вымученно.

– Я поняла это лишь здесь, на Скае. Но я думаю…

– Так. И что ты думаешь?

– Я думаю, – продолжала она тихо, – что я влюбилась в него с первого взгляда. Тоже здесь, на Скае. Сразу же после крушения яхты.

Фредерику казалось, что стены комнаты пляшут и медленно надвигаются на него.

– Так-так. Значит вот в чем причина такой самоотверженной благотворительности! А я-то ломал себе голову: и почему ты никак не успокоишься, Почему все протягиваешь и протягиваешь свою щедрую руку абсолютно чужим людям! Теперь все становится на свои места. Получается, Натану Муру нужна была не только твоя щедрая рука, а нечто совсем другое!

– Я понимаю твои чувства. Тебя это задело, и ты…

– Ах, вот как? Ты понимаешь мои чувства! А ты можешь представить себя на моем месте? Что, если бы и я вот так исчез, а потом вдруг заявил тебе, дескать, извини, я нашел себе другую?

– Это было бы ужасно. Но… но я ничего не могу поделать, Фредерик. Все уже случилось.

Шок постепенно отступал. Стены снова стояли прямо, дыхание у Фредерика восстановилось.

– Ты в курсе, что нарвалась на обманщика и прохиндея? – холодно осведомился он.

– Фредерик, я понимаю, что ты…

– Он хотя бы признался тебе в том, что он никакой не писатель, этот знаменитый автор бестселлеров? Или он продолжает хвастаться своими небывалыми успехами?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Не понимаешь? Так поговори с Ливией! Кажется, ты забыла, что твой новый любовник женат! Но это, похоже, нисколько тебя не волнует. Как и то, что ты сама замужем. Разве это могло помешать тебе запрыгнуть в кровать к другому мужчине!

Она молчала.

«Ну еще бы! Что же на это скажешь?!» – подумал Фредерик гневно.

– Дело в том, что он не опубликовал ни одной, даже самой завалящей книжонки! В природе не существует такого издателя, который захотел бы печатать его сумбурную муть! Твой Мур жил последние двенадцать лет исключительно на средства своего тестя, а после его смерти отнял у Ливии все ее имущество. Такой уж почерк у этого прилипалы. Но разве это кого-нибудь интересует, если он хорош в постели? Верно я говорю?

– Что я должна отвечать на это? – беспомощно спросила она.

– Ты меня об этом спрашиваешь?! – заорал он и швырнул трубку.

Он свирепо смотрел на телефон, будто бы невинный черный аппарат мог объяснить ему причины этого неслыханного кошмара. Но кругом царило безмолвие. Тишина стояла в комнате и во всем доме. Никто не сказал ему: «Это сон, Фредерик. Плохой, страшный сон. Или шутка. Конечно, невероятно глупая, дурная, но всего лишь шутка. Все это происходит понарошку».

Фредерик добрел до дивана, упал на него и закрыл лицо руками. Все происходит наяву, на самом деле. Какие-то смутные предчувствия терзали его еще тогда, на вокзале, в муторном ожидании приезда Вирджинии. Да, теперь, задним умом он понимал, что предчувствовал недоброе сразу. С того самого момента, как он узнал, что Натан Мур заявился в Ферндейл Хаус, и Вирджиния промолчала об этом, его душу глодали мысли о ее возможной измене, только он не позволял этим мыслям полностью завладеть собой. Некоторые вещи так неприятны, что ты не замечаешь их, даже если они написаны красной краской на стене твоей комнаты. Фредерику всегда казалось, что он не способен на самообман. Теперь он вынужден был признать: розовые очки сидели на его носу просто великолепно!

Он поднял голову и тут же уткнулся взглядом в темную древесную стену за окном: Похоже, Вирджиния держалась за эти деревья именно потому, что они были символом ее закрытой, меланхоличной натуры. И только сегодня ее голос звучал совершенно иначе. В нем не осталось и следа грусти, свойственной каждому ее слову, каждому движению, и знакомой ему с тех самых пор, как он заговорил с ней в поезде, мчащемся по сумеречным зимним ландшафтам. Тогда Вирджиния рассказала ему, что от нее ушел и бесследно пропал спутник жизни, с которым она прожила много лет, потому что он чувствовал себя виновным в гибели соседского мальчика. Фредерику показалось естественным, что вся эта история наложила отпечаток на ее психику, в результате чего она замкнулась в себе, стала слишком задумчивой и печальной. Через какое-то время он привык к ее вечному меланхолическому настрою и не спрашивал себя, нормально ли, что это длится годами. Печаль стала частью образа Вирджинии, ее неотъемлемой чертой, как ее руки и ноги, ее светлые волосы и синие глаза. Вирджиния часто выглядела несчастной. Избегала людского общества. И все это почему-то не слишком удивляло Фредерика.

Должен ли он был забить тревогу, поговорить с ней серьезно? Может ли он обвинить себя в равнодушии, в душевной слепоте? Конечно же, он замечал ее депрессию. Сначала она проявлялась очень ярко, потом стала более скрытой. Обязан ли он был докапываться до причин этой тоски, предлагать Вирджинии помощь? Конечно же, он часто спрашивал, как она себя чувствует. Спрашивал, лучше ли ей. И неизменно слышал в ответ только одно: «Хорошо. Все в порядке». И этот ответ удовлетворял Фредерика, хотя он, как ему казалось сейчас, всегда чувствовал в словах жены некую фальшь. Но так ему было удобнее – довольствоваться ответом, что все хорошо, нежели доискиваться до истинных причин проблемы. Убеждая себя, что «все в порядке», Фредерик уезжал в Лондон, сначала ненадолго, потом на все более длительные сроки и лелеял там ростки своей политической карьеры. Могли он поставить это себе в вину?

«Но, черт побери, у нее нет совершенно никаких причин падать в объятия другого мужчины! Мы женаты, у нас ребенок. Если Вирджиния чувствовала себя несчастной рядом со мной, то она обязана была сказать мне об этом. Мы бы поговорили. Мы бы сходили куда-нибудь… ну я не знаю, например, на консультацию к специалисту по семейным вопросам. Мы бы стали бороться за нашу семью. Но нельзя же просто так, ни с того ни с сего улепетывать, как заяц!» – возмущенно думал Фредерик.

Ну ладно, все это еще можно понять… Но почему именно Натан Мур, этот тунеядец, этот прощелыга, этот архиплут, этот бродяга без кола и двора? Как он сумел в два счета завоевать сердце Вирджинии, найти подход к ней, узнать, быть может, причину ее тоски? Видимо, Мур сумел открыть в ней то, что не удавалось еще никому, даже Фредерику.

«Глупости, – сказал он себе решительно. – Дичь, чепуха на постном масле».

Но если это глупости, то что же тогда правда?