— Ура-а! — разнеслось среди собравшихся у динамиков.

— Часы, портсигары и другие ценные вещи просим сдать охране, — продолжал голос из динамика. — Мыло и мочалки получите у входа. Веников у нас нет, но пара достаточно.

— Ура-а! — снова грянули пленные и заспешили к кирпичному зданию, из трубы которого валил густой дым.

Майор Локридж облизнул пересохшие губы, раскурил сигару и плеснул из стоящей на столе бутылки.

— О’кэй! Пока — все по плану. Лейтенант, сколько у нас людей в немецкой форме?

— Две тысячи четыреста, — заглянул в блокнот лейтенант.

— А одетых «по-граждански», из тех, что прибыли сегодня?

— Пятьсот пятьдесят.

— Надо сделать так, чтобы сразу после бани «немцы» и гражданские друг друга не видели. Поэтому обеспечьте выход из бани через заднюю дверь, а обед подайте в палатки.

— Есть! — козырнул лейтенант и побежал выполнять приказ.

А в бане — плеск воды, шум, возбужденная возня. В клубах пара множество изможденных, худых тел, но встречаются и крепыши.

За тонкой стеной моются женщины. Они тоже радостно возбуждены и обмениваются солоноватыми шутками с готовыми снести стену мужчинами.

В предбаннике — гора одежды, оставленная пленными, — немецкие мундиры, добротные пиджаки, ситцевые платьица. Солдаты охраны сгребают все это в кипы и… заталкивают в жерло раскаленной печки, которая отапливает баню.

Предбанник. Вымывшиеся люди в полнейшем недоумении — их одежда бесследно исчезла.

Из динамика снова льется музыка, и на ее фоне хорошо знакомый всем голос картаво успокаивает.

— Дорогие друзья! И особенно — подруги! Не волнуйтесь и не беспокойтесь. Ваша одежда подлежит обработке в специальной жаровне — таково требование врачей. Я нахожусь рядом с этой печкой: пахнет так духовито, будто жарят поросенка. И откуда в вашей одежде столько мяса? А мы думали, что немцы — прижимистая нация.

Предбанник дружно хохотнул!

— Сейчас вам выдадут белье и верхнюю одежду английского образца. Кто хочет, может отказаться, но тогда на обед ему придется идти голышом… А теперь информация для мужчин. Женщин попрошу закрыть уши. Друзья, в палатках вас ждет не только обед, но и фронтовые сто грамм.

— Ура-а! — загремел предбанник.

— А мы что, рыжие?! — заголосили женщины. — Налейте и нам!

Шутя, толкаясь и подначивая друг друга, все начали торопливо одеваться. И никто, ни один из этих умудренных жизнью людей не почувствовал подвоха. Когда цепочки одинаково одетых мужчин и женщин потянулись к палаткам, майор Локридж на радостях плеснул и себе, и двум офицерам.

— Все! Теперь они — из одной овчарни. Теперь сам господь Бог не разберется, кто был за Гитлера, а кто за Сталина. Нам это все равно, наша задача — отправить их в Россию. А кто есть кто, в этом пусть разбирается мистер Берия… На сегодня все свободны. Я уезжаю домой. До завтра, — попрощался он с офицерами и вышел из кабинета.

АНГЛИЯ. Лагерь Баттервик. 30 августа 1944 г.

Из динамиков льется мелодия «Катюши». Как только музыка умолкает, домурлыкав несколько тактов, раздается не по-русски картавый голос:

— Объявляется общее построение. Сегодня весь личный состав лагеря будет разбит на команды, каждая из которых получит наряд на работу. Вы знаете, что большинство английских мужчин сражается против нашего общего врага, поэтому нам нужна ваша помощь. Найдется дело и для женщин.

На большой зеленой лужайке, превращенной в плац, поднялась невообразимая толкотня и беготня. Одни строились по росту, другие по алфавиту, третьи по сроку пребывания в лагере. Наконец, после энергичного вмешательства охраны, образовалось какое-то подобие строя. Распахнулась дверь, и в сопровождении офицеров появился майор Локридж. Удовлетворенно улыбаясь, он идет вдоль шеренги: люди вымыты, выбриты, причесаны, добротно одеты. И вдруг Локридж споткнулся и чуть не грохнулся наземь! Он остановился и в ужасе выпучил глаза! На левом фланге, четко равняясь направо, замерла шеренга людей, одетых в одни кальсоны. Чуть дальше стояли женщины… без юбок. И те, и другие держались невозмутимо, лишь штанины кальсон и полы нижних рубашек полоскались на ветру.

— Что за маскарад?! — потеряв самообладание, сорвался на крик майор. — Кто позволил?!

— Разрешите доложить, — шагнул вперед уже знакомый нам седой человек. — Гвардии подполковник Ковров, — представился он. — Сожалею, что слишком поздно разгадали ваш маневр с мытьем и переодеванием, поэтому иного выхода, — приподнял он кальсоны, — у нас не было. Уничтожив нашу одежду, вы хотели уравнять нас с теми, кто надел немецкую форму и стал врагом русского народа. Мы этого не допустим! Уж если мы не пошли на это в немецких концлагерях, а там за отказ надеть немецкую форму расстреливали на месте, то тем более не пойдем на это, будучи в гостях у союзников.

— Вы… вы сошли с ума! Для нас вы все равны. Пусть с вами разбираются советские власти!

— Именно поэтому мы просим вернуть нашу одежду. В концлагерях характеристик не выдавали: кто-то боролся с немцами даже там, кто-то послушно работал, а кто-то и воевал на их стороне. Эти, — кивнул он на правый фланг, — постараются затеряться среди честных людей. Как мы докажем, что мы — это не они? Иного доказательства, кроме одежды, у нас нет. Поэтому, чтобы отличаться от врагов народа, мы сняли штаны. Понимая, что поставили вас в затруднительное положение, мы написали официальный протест и просим передать его вышестоящему начальству, — протянул он вчетверо сложенный лист. — В письме мы требуем вернуть гражданскую одежду и заявляем, что никогда не наденем оскорбляющую человеческое достоинство форму. Если наши законные требования не будут удовлетворены до первого сентября, мы будем считать себя вправе защищаться от холода теми средствами, которые сочтем нужными.

Майор Локридж взял письмо и, скрипнув зубами, чуть не бросился в свой кабинет. В последний момент он все же взял себя в руки, изобразил некое подобие улыбки и махнул рукой, разрешая всем разойтись.

Ворвавшись в кабинет, Локридж схватил телефонную трубку, но, набрав несколько цифр, задумался и положил трубку на рычаг.

— Обойдемся своими силами! — процедил он и вызвал лейтенанта. — Смит, — барабаня по столу, начал он, — всем, кто без юбок и штанов, снизить рацион. В конце концов, они едят английский хлеб, а его и британцам-то не хватает.

Раннее дождливое утро. Майор Локридж входит в кабинет и срывает листок календаря. На календаре — 1 сентября.

— Что бунтовщики? — спрашивает майор у Смита.

— Все то же, — пожимает плечами Смит. — Сидят в палатках и поют.

— Пою-ют?! — изумился Локридж. — И о чем же они поют?

— Я не все понял, но что-то про мороз.

— Про мороз? Про Санта Клауса?… Не рановато ли? Пойдемте-ка послушаем!

Накинув плащи, офицеры вышли под дождь и, обходя лужи, двинулись к палаткам.