не явиться по его требованию. Одним он внушал правила осторожности, другим делал выговоры, более виновных подвергал домашнему наказанию». То, что Шешковский приглашал людей к себе домой для внушений, было по тем временам делом обычным. Многие сановники, особенно генерал-прокурор и высшие чины полиции, несмотря на официальный запрет регламентов, «вершили дела» дома, в том числе и розыскные. Подтверждаются документами и сведения о ханжеских нравоучениях Шешковского, которые снискали ему среди жителей Петербурга особую кличку. Книгопродавец Г. К. Зотов, привлеченный по делу Радищева, на допросе 6 июля 1790 году показал, что после первого допроса в Тайной экспедиции «приходили к нему многие незнакомые люди и спрашивали ево: „Был ли ты у духовника?" Он, Зотов, спрашивал: „У какого?" Они ответствовали: „У Шешковского“. Я-де им говорил, что никогда не бывал и его не знаю, а они ему на сие говорили: „Врешь ты, дурак. Мы знаем, что был“».

Одна из легенд рассказывает о том, что императрица Екатерина II, возмущенная «невоздержанностью» генеральши М. Д. Кожиной, предписала Шешковскому высечь проказницу: «Она всякое воскресенье бывает в публичном маскараде, поезжайте сами, взяв ее оттуда в Тайную экспедицию, слегка телесно накажите и обратно туда доставьте, со всякою благопристойностью». Узнать наверняка, было ли такое происшествие на одном из петербургских балов, мы не можем. Но мы знаем, что Шешковский имел, по заданию государыни, беседы с дамами высшего света. Такие, как бы сказали в позднейшую эпоху, «профилактические беседы» вели с болтливыми кумушками и другие сановники императрицы. Главнокомандующий Москвы П. Н. Волконский писал императрице в 1774 году: «Обыкновенно здесь… всякое дело (слухи) больше умножают, как оно, в самом деле, есть, а по большей части барыни. Я уже многим принужден был мораль толковать; кажется поосторожнее стали в болтаньях своих».

Известно также, что весьма гуманная и терпимая к проделкам своих подданных Екатерина, следовавшая девизу «Будем жить и дадим жить другим!», иногда вдруг взрывалась и вела себя, как богиня Гера — суровая хранительница нравственности подданных. В этом проявлялись и традиция полицейского государства, и традиции патернали-стической самодержавной власти, носитель которой выступал в роли Отца (или Матери) Отечества, заботливого, но строгого воспитателя подчас неразумных детей — подданных, и просто ханжество, каприз, плохое настроение государыни. Сохранились письма императрицы разным людям, которым Екатерина, по ее же словам, «мыла голову» и которых предупреждала с нешуточным гневом, что за такие дела или разговоры она может употребить свою власть самодержицы и заслать ослушника и «враля» куда Макар телят не гонял, о чем есть свидетельства документов. В свое время, в 1734 году, императрица Анна требовала от главнокомандующего Москвы С. А. Салтыкова вызвать некоего провинившегося попа и именем императрицы «покричать на него». Почти так же писала в 1766 году Екатерина II уже сыну анненского наместника, П.С. Салтыкову, ставшему главнокомандующим Москвы, о болтливом князе А. В. Хованском: «Постращайте его хорошенько. чтоб он сдержал отвратительный свой язык, ибо иначе я должна буду сделать ему больше зла, нежели сколько причинит ему эта острастка». При Екатерине усердно следили за нравственностью жителей столиц, как из высшего свела, так и из низов. Для этого в Тайной экспедиции и полиции собирали разнообразные сведения. Из дела Григория Винского следует, что при выяснении одной банковской аферы в 1779 году по всему Петербургу стали забирать в Петропавловскую крепость (в качестве подозреваемых) молодых людей, соривших деньгами и ведших «рассеянную жизнь». Сведения о таких повесах, по-видимому, были уже известны перед их арестами Шешковскому. Не случайно, что первое, о чем подумал Винский, попав в каземат и почувствовав, что его начинают раздевать, был страх: «Ахти, никак сечь хотят!».

Опасения Винского были небезосновательны: наибольшую известность в обществе Шешковско-му принесли его сеансы «домашнего наказания». Легенда гласит «В кабинете Шешковского находилось кресло особого устройства. Приглашенного он просил сесть в это кресло и, как скоро тот усаживался, одна сторона, где ручка, по прикосновению хозяина, вдруг раздвигалась, соединялась с другой стороной кресел и замыкала гостя так, что он не мог ни освободиться, ни предполагать того, что ему готовилось. Тогда, по знаку Шешковского, люк с креслами опускался под пол. Только голова и плечи виновного оставались наверху, а все прочее тело висело под полом. Там отнимали кресло, обнажали наказываемые части и секли. Исполнители не видели, кого наказывали. Потом гость приводим был в прежний порядок, и с креслами поднимался из-под пола. Все оканчивалось без шума и огласки. Но, несмотря на эту тайну, молва разносила имя Шешковского и еще увеличивала действия его ложными прибавлениями. Во все царствование Екатерины II он был для всех страшным человеком: одно напоминание о нем многих приводило в ужас».

Сама техническая идея опускающегося под пол кресла была известна задолго до Шешковского: подъемные столы использовались для поздних ужинов без прислуги при Елизавете Петровне. Так что у Шешковского вполне могло быть такое механическое кресло; вспомним, что Кулибин придумывал механизмы и посложнее. А вот записок тех, кого Шешковский «воспитывал» таким образом, не сохранилось. Правда, есть одно воспоминание, в котором можно заподозрить намек на то, что мемуарист прошел такую процедуру. В одной беседе он сказал: «Страшный человек был этот Шешковский, бывало, подойдет так вежливо, так ласково попросил приехать к себе объясниться… да уж и объяснится!» Привычка Шешковского исправлять таким своеобразным способом нравы подданных подтверждается и А. Ф. Багговутом, записавшим историю о крестьянине, подавшем Екатерине II челобитную. Крестьянина якобы преследовала убитая им же помещица. Крестьянин, отсидев срок в сумасшедшем доме, надоедал властям просьбами наказать его так, чтобы помещица оставила его преследовать по ночам. Порка, заданная страдальцу по его же слезной просьбе не помогла — призрак убиенной не давал ему покоя. Екатерина вызвала Шешковского и дала ему прочитать челобитную крестьянина. Степан Иванович якобы сказал: «Позвольте мне, Ваше Величество, взять крестьянина с собою, он навсегда забудет свою барыню». Но гуманная государыня на предложение Шешковского не согласилась. Зато она разрешила Шешковскому допросить драматурга Якова Княжнина, человека интеллигентнейшего и слабого. Как пишет Д. Бантыш-Каменский, Княжнин «был допрашивай Шешковским в исходе 1790 года, впал в жестокую болезнь и скончался 14 января 1791 года».

Когда Шешковский умер, новый начальник Тайной экспедиции А. Макаров не без труда привел в порядок расстроенные дела одряхлевшего ветерана политического сыска и особенно развернулся при Павле I, что и немудрено — новый император сразу же задал сыску много работы»[367].

Мы не случайно столь обильно цитировали то, что касается личности Шешковского в книге Е. Анисимова: это, пожалуй, единственная на сегодняшний полнейшая биография человека, непосредственно