Чтобы лучше себе представить, до какой степени качество и свободный выбор еды важны для Казановы, достаточно напомнить, что, когда он был принят в Риме Папой Бенедиктом V, главной его просьбой, в которой не было ничего христианского, было избавить его от обязанности поститься. Поскольку нужно было как-то ее обосновать, он заявил, что «от этого у него воспаляются глаза»! К счастью, подобная просьба рассмешила его святейшество, не отличавшегося строгим следованием канонам: он благословил обжору и даровал ему просимое. Со стороны Казановы это вовсе не было шуткой, поскольку, прибыв несколько позднее в Анкону, в Папской области, во время Великого поста, он заказал скоромное блюдо – телячьи polpettine. Ужасный скандал! Возмущенный трактирщик пригрозил донести на него в полицию. Свое разрешение понтифик дал лишь на словах, и у венецианца не было никакого официального документа в свою защиту. К счастью, в спор вмешался один великодушный кастилец, который успокоил Казанову, предложив ему разделить с ним его превосходный ужин, постный, но невероятно изысканный, состоящий из лучшей рыбы Адриатики и белых трюфелей.

Каковы любимые блюда Казановы? Сыры (кстати, известные афродизиаки), которые он обожал в то время, когда из-за сильного запаха их обычно исключали из меню элегантных обедов. Он даже подумывал написать словарь сыров, сорта которых столь же многочисленны в Италии, как и во Франции, и твердые, и мягкие. У него была явная слабость к трюфелям, возможно, потому, что этим грибам также приписывают мощные возбуждающие свойства. Больше всего он любил устрицы. Он был способен проглотить сотню за один обед. Возможно, для него не было более вкусного блюда, потому что они даже формой своей напоминают женский половой орган, а потому снова находятся на стыке гастрономического и эротического. «Приготовив пунш, мы забавлялись тем, что ели устрицы, обмениваясь ими тогда, когда они уже были у нас во рту. Она протягивала мне на языке свою, а я одновременно вкладывал ей в рот мою; нет более похотливой, более сладострастной игры для любовников, она даже смешна, однако не становится от этого хуже, ибо смех создан только для счастливых. Каков соус у устрицы, которую я всасываю изо рта обожаемого мною предмета! Это ее слюна. Невозможно, чтобы сила любви не возрастала, когда я прокусываю ее, когда проглатываю» (I, 758). Не говоря уже о возбуждающем наслаждении от моллюска, который очень кстати затерялся за корсажем любимой: когда симпатичная устрица, которую Казанова подал своей любовнице, поднеся раковину к ее устам, случайно свалилась ей на грудь, та хотела подхватить ее сама, но он потребовал права выудить ее из ложбинки.

«Эти пять девушек были как пять превосходных рагу, которых непременно хочется отведать чревоугоднику», – заметил однажды Казанова, глотая слюнки. Это следует понимать буквально, поскольку наступает момент, когда гастрономические и сексуальные наслаждения почти сливаются друг с другом. Очаровательное сердечко должно быть сластолюбивым, считает венецианец. Любовная комедия начинается за столом, но и на ложе любовники продолжают вкушать, только уже друг друга. Известно, что Казанова провел большую часть жизни, путешествуя, наслаждаясь как гурман национальными блюдами и женщинами местного урожая. «С той же шутливой и естественной ненасытостью князь удовольствия выбирает себе невест, когда, торопясь, удовлетворяется на привале легкой победой, не тратя времени на прелюдию. (…) Ради единственного за день перерыва на еду во время путешествия уроженец Юга, эпикуреец, которого страшит одиночество, сочетает удовольствия, используя ежедневные съедобные случаи как преддверие любви: “Не имея склонности к еде в одиночку, я велел подать два прибора. Вероника, поужинав с нами, заслуживала этого отличия”. Эти альковные анекдоты состоят из одного эпизода – эпизода потребления, насыщения чувств, аналогичного предшествующему или последующему ужину, краткость которого не исключает ни сладострастия, ни изысканности. Каждый переезд, таким образом, отмечен женским именем и меню, описанным с точностью туристического справочника, ибо венецианцу нет равных в неутомимой импровизации, веселости, в искусстве жить, возрождаемом каждый день согласно его причудам»[95].

Казанова также обожал выпечку, которую покупал на рынке за несколько багатинов – мелкую местную монету. «Эти panni, без всякого сомнения, своим видом и названием соответствуют своему назначению: bufeto (сухарики) монахов, ciopa, paneto дожей, roseta молодых девушек, potta, имитирующая женские половые органы, и pandoli, символизирующие восставший пенис, – пишет Катрин Тоска. – Он запивает их белым вином, ombra, ибо в Венеции отдают предпочтение белому вину, тогда как в Тоскане пьют только красное».

В 1757–1759 годах, во время свого пребывания в Париже, Казанова, существенно обогатившись благодаря лотерее, мог как нельзя лучше удовлетворять свои ненасытные аппетиты. Этот гастрономический дебош разворачивался в Малой Польше – модном квартале, расположенном за городской чертой. За сто луидоров в год он снял у Марена Леруа, разбогатевшего торговца фруктами, прозванного «королем масла» с тех пор, как Людовик XV объявил, что тот продает лучшее масло в Париже, большой дом, прозванный Краков-на-вольном-воздухе. Сады при усадьбе соседствовали с садами герцога де Грамона. Там были все удобства, в том числе ванные и конюшня, в которой находилось не менее двадцати стойл, а главное – хороший погреб и большая кухня со всей необходимой утварью. Хозяин даже предоставил ему превосходную кухарку, мадам Сен-Жан, которую все звали Жемчужиной: говорит само за себя.

«Образ жизни, который я вел, прославил Малую Польшу. Там поговаривали о пирах, которые я себе закатывал. Я велел откармливать цыплят рисом в темном помещении; они были белы как снег и отменно вкусны. Я добавлял к великолепию французской кухни все, что могло соблазнить лакомок в остальных европейских кухнях. Макароны с suguillo, рис то в pilao, то в cagnon и oilla putrida были у всех на устах (…). Дамы из высшего общества и искательницы галантных приключений являлись по утрам прогуливаться по моему саду (…): я давал им свежих яиц и масла, превосходившего знаменитое вамбрское. А потом – вдоволь вишневого ликера, лучше которого нигде было не сыскать» (II, 188).

Не менее важно, чем сами продукты питания, было искусство себя держать и наука застолья. Нужно уметь накладывать себе пищу, есть по правилам. Когда на Корфу юному Джакомо поручили разрезать жареную индейку, он искромсал несчастную птицу, порвав ее на шестнадцать кусков. Полная катастрофа! Какое унижение от подобной неловкости, которая изрядно насмешила всю компанию! Казанова тогда понял, что все должно делать по правилам, соблюдать целую серию кодексов. Манеры за столом важны так же, как и достоинства блюд. И чтобы хорошо поесть, нужно, чтобы стол – тарелки, бокалы, приборы – был изысканным и роскошным. Посуда из севрского или саксонского фарфора, венецианское стекло с Мурано, аксессуары из золоченого серебра, чеканные серебряные или золотые блюда, как на знаменитых натюрмортах Веронезе. Казанова так и не забыл тот проклятый день в Падуе, когда мегера отняла у него драгоценную серебряную ложку, заменив ее вульгарной деревянной.