В Риме мрачное возвращение призраков продолжается. В самом деле, он встречает там кардинала де Берни, который годом раньше участвовал в конклаве по избранию нового Папы. Для Берни это был большой личный успех, поскольку Папой, под именем Климента XIV, был избран сорока шестью голосами из сорока семи кардинал Ганганелли – кандидат, которого он поддерживал изо всех сил, чтобы добиться буллы о запрете ордена иезуитов. Этот успех немедленно принес ему престижную должность посла в Риме. К тому времени Берни, тратя не менее двадцати тысяч фунтов стерлингов в год, вел роскошную жизнь, поскольку, чтобы противостоять Папе и испанцам с позиции силы, представительству Франции следует придать почти королевский блеск, нужно быть первым в Риме. После Святого отца он – самая важная и могущественная особа в Вечном городе. Он поселился в великолепном палаццо Каролис, на Корсо, в самом центре города. В его распоряжении – четырнадцать карет, которые сопровождают во время торжественных выездов восемьдесят человек, одетых соответственно случаю: пешие слуги, гонцы, пажи, швейцары, кучеры, форейторы, конюхи… Он держит открытый стол, на который каждый день выставляется от тридцати до сорока приборов. Его кухня, за которой Пий IX признавал «запах святости», особенно славится в Риме. В его погребе содержатся исключительные богатства: «сладкие» вина, которые подают на кухне и на десерт: мадера, малага, херес, мускат из Аликанте и Сиракуз, а также столовое вино – бургундское, монтраше, эрмитаж, токайское, вина с Сардинии и с мыса Доброй Надежды[97]. Тем не менее кардинал, которому теперь уже пятьдесят пять лет, сильно постарел со времен Венеции. Еще распутничая в Светлейшей, он был пухловат, а теперь совсем разжирел. После всех былых излишеств теперь он довольствовался скромными овощными блюдами, предоставляя гостям заботу и удовольствие наслаждаться самыми изысканными и вкусными яствами. В том, что касается женщин, его мужская сила, конечно, была не та, что раньше. Пристойная, почти семейная связь с княгиней де Санта Кроче вполне его удовлетворяла, возможно, эта связь была лишь для проформы, поскольку Берни сам признавался, что любит ее как отец.

Что подумал Казанова в глубине души, столкнувшись с таким великолепием? Остался равнодушен? Позавидовал? Случилось ли ему пожалеть о своей беззаботности и мотовстве? Подумал ли он, что лучше было выстроить настоящую карьеру, постепенно достигнув почтенного положения? Возможно, что будущее наводило на него тоску. Что с ним станется? Где он найдет приют? На какие средства будет существовать?

Тем не менее Берни, хоть и преуспел свыше всяких ожиданий, повел себя просто-таки как отец родной и верный друг. Спустя восемнадцать лет, он продолжал писать к М.М. с Мурано и сделает все возможное, чтобы посодействовать любовным интригам Джакомо, который добивается благосклонности двух очаровательных пансионерок одного римского монастыря. Подобные любовные приключения интересуют Берни, вероятно, потому, что позволяют заново – и опосредованно – пережить свои великие годы. Хотя у него денег куры не клюют, он уже не мужчина, а Джакомо в сравнении с ним нищ, однако все еще силен, хотя и не так, как прежде. Пускай Берни кардинал и посол, облеченный самыми официальными и почетными функциями, он помнит, что был мужчиной в постели девушек, и предоставляет венецианцу все необходимое, чтобы достичь своей цели. Он сделал так, что Казанова не только получил свободный доступ в монастырь, но и добился позволения сводить обеих красавиц на бал и в театр. По правде говоря, мне кажется странным, что по чудесному совпадению присутствие Берни возрождает монастырскую любовь. В самом деле, Казанова переживет несколько жгучих эротических моментов с двумя послушницами – сестрами Армелиной и Эмилией. Такое впечатление, что поблизости от Берни возрождаются любовные похождения на Мурано. До такой степени, что Казанова повторяет пресловутую операцию с устрицами, которая столь хорошо удалась ему когда-то с монахиней. Один раз – еще ладно, но два – это уже чересчур! «В игре с устрицами изо рта в рот я попенял Армелине за то, что прежде чем я получил устрицу, она сглотнула сок» (III, 906). И урок профессора Казановы начинается снова, на сей раз со множеством малоаппетитных физиологических подробностей, касающихся пищевода и вытягивания языка. До тошноты. Куда девались былые легкость и эротическая элегантность! Повторы утяжеляют рассказ. Кроме того, история с сестрами, употребленными за раз, пересказывает первоначальный эпизод с Нанеттой и Мартон. Складывается тягостное впечатление, что карьера распутника завершилась на повторе.

В середине июля 1771 года Казанова уезжает из Рима в Сиену и Флоренцию, «полный решимости вести образ жизни, совершенно отличный от того, какому я следовал до сего времени. Утомленный и удовлетворенный наслаждениями, которые я вкушал тридцать лет подряд, я думал не отказаться от них совершенно, но в ближайшее время лишь мельком прикасаться к ним, запретив себе всякие поступки, чреватые последствиями» (III, 937). Как грустно! Казанова становится рассудительным. Иначе говоря, перестает быть самим собой. «Мне казалось, что я постарел. Сорок шесть лет представлялись мне преклонным возрастом. Мне случалось находить наслаждение от любви не столь острым, не столь привлекательным, нежели я себе представлял до того, и вот уже восемь лет мало-помалу моя сила уменьшалась. Я находил, что сон, последовавший за длительным сражением, не был достаточно спокоен и что мой аппетит за столом, который прежде того распаляла любовь, становился слабее, когда я любил и равно когда уже выплеснул свою любовь» (III, 938). Распутнику пришел конец, раз любовь воображаемая уже превосходит действительную, а аппетит слабеет вместе с мужской силой. Добавьте к этому, что Казанова уже не интересует прекрасный пол, как он сам это признает, и что ему все чаще предпочитают молодых соперников! Однако неспособный, по своему обыкновению, не посещать самые сомнительные круги, он проведет шесть-семь месяцев во Флорении, пока его оттуда не выгонят после темной истории с плутовством в игре.

Тогда он отправляется в Болонью, где пробудет с 30 декабря 1771 года до октября 1772-го, изо всех сил пытаясь вести размеренную жизнь. По правде говоря, в этом нет его заслуги: на пороге старости человеку волей-неволей приходится остепениться. Отныне его единственным занятием как будто являются научные изыскания, точнее говоря, публикование работ, которые могли бы принести ему кое-какие доходы. В очередной раз он проявляет свои способности к экономии. Даже на продажную любовь соглашается, только если она не обходится слишком дорого.

Мы уже отмечали, что медленное путешествие Казановы по Италии подводит его все ближе и ближе к Венеции – конечной, давно и пылко желанной цели всех его пустых странствий. И он сам знает, что в этом его глубокое желание и что именно туда его влечет. Тогда-то он и познакомился с одним венецианцем, аристократом и сенатором, по имени Пьетро Дзагури, который пожелал способствовать его возвращению в Венецию и вырвал у инквизиторов позволение вернуться на родину совместными усилиями с Дандоло – последним из покровителей Джакомо, оставшимся в живых. Кстати, именно он, невероятно преданный друг, интриговал перед Дзагури, убеждая его споспешествовать возвращению Казановы в Светлейшую. Он считал, что если Казанова хочет получить помилование, то должен жить как можно ближе к Венецианскому государству, чтобы суду инквизиторов было удобнее наблюдать за его примерным поведением.