Вашингтон мог рассчитывать на шесть тысяч солдат. Сотни были больны и жестоко страдали от холода. Роберт Моррис всеми правдами и неправдами пытался раздобыть для них теплую одежду и одеяла, но местное население подписывало прокламацию, отказывая в помощи патриотам; два бывших члена Конгресса, Джозеф Галлоуэй и Эндрю Аллен, переметнулись к врагу. Почти все считали, что война окончена. Но не Вашингтон.

«Его превосходительство Джордж Вашингтон никогда не выглядел так выигрышно, как в часы несчастий», — напишет позже Натанаэль Грин. Он был рад, что снова пользуется доверием главнокомандующего, возле которого сплотились офицеры, доказавшие свою преданность общему делу, и теперь уже обстрелянные солдаты. Полковник Уильям Тюдор, находившийся рядом с Вашингтоном с самого начала войны, писал невесте в Бостон: «Я не могу покинуть человека (на суде чести это считалось бы дезертирством), который бросил всё, чтобы защищать свою страну, и главным несчастьем которого, среди десяти тысяч прочих, является то, что большей части этой страны недостает духу защищаться самой». Генерал был полон решимости действовать.

В обстановке строжайшей секретности в ставке Вашингтона разрабатывался план дерзкой атаки на британцев. 21 декабря пришло письмо от Морриса: он что-то слышал о подготовке атаки через Делавэр и с надеждой спрашивал, правда ли это. Днем позже доставили послание от Джозефа Рида: нельзя ли устроить в Трентоне диверсию или что-то в этом роде? «Наши дела стремительно движутся к краху, если мы не обратим их вспять неким счастливым происшествием. Промедление равняется для нас полному поражению». В ответном письме Вашингтон подтвердил, что атака готовится в ночь на Рождество. «Но, ради бога, держите это про себя, раскрытие [планов] может оказаться для нас роковым… Только нужда, страшная нужда может и должна стать оправданием этой попытки».

Согласно плану армия форсирует Делавэр в трех местах: Джон Кадваладер и Джозеф Рид поведут тысячу пенсильванских ополченцев и 500 ветеранов из Род-Айленда через Бристоль на Берлингтон. Генерал Джеймс Эвинг во главе семисот пенсильванцев перейдет реку прямо напротив Трентона и будет удерживать мост через бухту Ассунпинк, отрезав противнику путь к отступлению. Основные силы — 2400 солдат, возглавляемые Вашингтоном, Грином, Салливаном и Стерлингом, — переправятся через Делавэр в десяти милях выше по течению, а затем двинутся к Трентону, разделившись на две колонны, с пушками Нокса впереди. Переправу назначили на полночь 25 декабря. К пяти утра обе колонны должны были достичь Трентона и начать атаку в шесть, еще до рассвета. Офицерам было приказано укрепить на шляпах клочки белой бумаги, чтобы их можно было отличить. Соблюдать секретность и тишину. Выходить из рядов запрещается под страхом смерти.

Джеймс Грант, находившийся в Нью-Брансуике, 24 декабря получил сведения, что мятежники намереваются атаковать Трентон. Хотя он и не считал их способными это сделать, но всё же велел Раллю быть начеку.

На Рождество погода испортилась: с северо-востока надвигалась буря, по вздувшейся реке неслись обломки льда. Рид приехал из Бристоля вместе с доктором Бенджамином Рашем и застал Вашингтона в удрученном состоянии. Во время разговора, вводя Рида в курс дела, главнокомандующий что-то писал на клочках бумаги. Один из них упал к ногам Раша. Там было написано: «Победа или смерть», — это был ночной пароль.

Около двух часов дня в лагере послышалась барабанная дробь и армия двинулась к реке; каждый нес на себе заряды на 60 выстрелов и паек на три дня.

В пять часов Иоганн Ралль получил предупреждение от Гранта. Вскоре дюжина часовых была обстреляна в темноте американским патрулем, который быстро скрылся. Ралль лично объехал в пургу все посты, убедился, что всё в порядке, и решил, что та перестрелка и была атакой, о которой его предупреждали. Велев на всякий случай своим солдатам спать, положив рядом ружья, и быть готовыми к бою в любую минуту, он пошел к местному купцу, в доме которого отслужили рождественскую службу, а потом играли в карты. Игру пришлось прервать, когда некий доброжелатель принес еще одно тревожное сообщение, но Ралль молча сунул его в карман: в такую погоду добрый хозяин собаку на улицу не выгонит. Какая тут может быть атака!

Когда стемнело, пошел дождь. У переправы американцев ждали длинные, в 40–60 футов, плоскодонки с высокими бортами, выкрашенные в черный цвет, с острым носом и кормой. Раньше в них перевозили чугунные чушки с металлургического завода под Филадельфией; в самую большую могло войти, стоя и прижавшись друг к другу, до сорока солдат. При полной нагрузке они давали осадку всего в два фута и могли причалить прямо к берегу. Самым сложным было перевезти пушки и полсотни лошадей для офицеров. Бригадный генерал Генри Нокс отдавал приказы, перекрывая своим мощным басом вой ветра и шум дождя. Люди Гловера творили чудеса, орудуя восьмифутовыми веслами и шестами. Вашингтон пересек бурлящую реку одним из первых и наблюдал за переправой с той стороны.

Около одиннадцати разразилась настоящая буря, мокрый снег превратился в крупу, нещадно хлеставшую по лицам. Дожидаясь своей очереди переправляться, солдаты ломали заборы, сухие ветки и разводили костры, поворачиваясь к огню то передом, то задом.

Переправа завершилась только к трем утра, с большим отставанием от графика. Поскольку весь план был основан на эффекте внезапности, атаку было впору отменить, но Вашингтон решил идти вперед: возвращаться было бы просто глупо.

Разумеется, он не знал, что генерал Эвинг отменил атаку на Трентон из-за льдин, мчавшихся по реке. В Бристоле Кадваладер и Рид сумели переправить часть войск на другую сторону реки, но пушки застряли, и поэтому они тоже повернули назад. Сам Рид с одним офицером, жалея своих лошадей, не стал возвращаться и остался в Нью-Джерси, спрятавшись в доме друга.

Солдатам Вашингтона теперь предстояло пройти девять миль до Трентона. Первые полмили невидимая в темноте обледеневшая дорога шла круто в гору, а затем спускалась в овраг. Несколько человек несли фонари; к пушкам прикрепили факелы, но всё равно не было видно ни зги. Люди брели молча, отворачиваясь от ветра, оскальзывались, падали, подымались; два человека не встали — замерзли насмерть.

Через пять миль колонна разделилась: Салливан повел своих людей по правой дороге, Вашингтон и Грин — по левой. Главнокомандующий ехал вдоль колонны, повторяя: «Ради бога, держитесь своих офицеров». Ему доставили сообщение от Салливана: оружие намокло, стрелять нельзя. «Скажите генералу: пусть используют штыки», — приказал Вашингтон.

Обе колонны вышли к Трентону одновременно, вскоре после восьми. Уже час как рассвело, но сквозь метель было трудно что-либо разглядеть.

В город вели две дороги — улицы Короля и Королевы, спускавшиеся с холма; по ним и предстояло атаковать. Ветер теперь дул в спину американцам, подгоняя их, и в лицо гессенским часовым, которые поначалу не поняли, кто на них идет и каковы силы нападающих.

Американцы начали стрелять. Немцы подпустили их поближе, а затем принялись быстро отходить, отстреливаясь, как их учили.

Вашингтон смотрел с холма, как его люди, проведшие всю ночь на ногах, промокшие, продрогшие, с ненадежным оружием ринулись в бой, словно судьба всего мира зависела теперь от них.