Зрачки женщины округлились. Она смотрела на мужа и не узнавала его. Да и сам он теперь сомневался, что от него прежнего что-то осталось. Тот ли сейчас перед ней жизнерадостный парень, который всегда поражал ее небывалыми приливами энергичности и воодушевления? Тот ли целеустремленный, честолюбивый человек, который стремился прорубить себе путь к великим достижениям? Он не жалел для этого сил и времени, он боролся… Но теперь Артеменко казался себе закисшим, зажатым и раздавленным. Вместо непревзойденного, неутомимого, всегда молниеносно реагирующего на ситуацию, генерирующего удивительные идеи он все чаще представал перед своей любимой женщиной каким-то неудовлетворенным, поникшим и уставшим. Истрепанным, как старый парус, который много лет, весело наполняясь свежим ветром, носил их бригантину без страха перед бурями и штормами, а теперь, изорванный ветрами, истлевший под палящим солнцем, не справлялся с прежней функцией.

Но Аля была сильной, на редкость сильной, она и не думала сдаваться. Некоторое время она молчала. Потом подняла с дорожки пестро расписанный осенью кленовый лист, очевидно недавно упавший, и рассматривала его краски, затем тихо погладила пальцами ржавый налет. Алексей Сергеевич видел ее в лучистом сиянии высоко взобравшегося солнца и думал, что она все такая же прекрасная и одухотворенная, как в первый день их знакомства у библиотеки. Морщинки едва коснулись ее лица, хотя оно заметно изменилось, став взрослым, серьезным и сосредоточенным. Она казалась ему зрелой и очень уверенной в себе. И, глядя на нее, Артеменко отчетливо осознавал, что эта стройная и привыкшая терпеть трудности женщина является его единственной опорой в этом мире. Он был ей безмерно благодарен за участие, по-прежнему боготворил ее и при этом испытывал несносное чувство стыда – за то, что невольно вовлекал ее в эти политические дрязги, из которых он должен был бы выпутываться сам, не подвергая близких никаким лишним испытаниям.

– Не могу поверить, – тихо произнесла она, – что Россия, та великая матушка Россия, которая родила Пушкина и Тургенева, вырастила Сахарова, что вот эта Россия смотрит озлобленно, с оскалом…

– Да в том-то и дело, что не смотрит! Просто есть кучка гнусных людей, которые из-за своих непомерных амбиций что-то там себе надумали. Они заняты ваянием собственных исторических образов, делая это под видом строительства новой империи. А народ-народец заставляют мыслить своими мегакатегориями. С пафосом отправляют его на войну в Чечню, с фарсовой изобретательностью создают визуальные головоломки в виде притаившихся за углом террористов, с помпой провожают погибших моряков атомной лодки, до которых не было дела, когда помощь была возможна. Травят грузин, украинцев, пугают европейцев отлучением от газовой трубы. В общем, ничего не изменилось, все решалось, решается и будет решаться кулаком.

– Но ты ведь знал об этом и раньше. Не ты ли восхищался военной силой страны и рвался в Афганистан? – возразила жена, незаметно переходя в наступление.

– Ну, ты бы еще вспомнила то, что я думал в школе… Но ты права, дело во мне. Это я, лично я, а не они, запутался. Впрочем, я вижу, что Украина за эти семнадцать лет основательно изменилась. Хотя люди в большинстве своем глупы и иррациональны – они славят даже изверга Ивана Грозного и изувера Сталина, – за столкновение лбами обычно платят проклятием! Правда и в том, что в моем конкретном случае ни Путин, ни Медведев, ни все остальные – абсолютно ни при чем! Я один при чем! Просто у меня возникло и за эти несколько лет выросло гигантское внутреннее противоречие, крутая, высоченная стена, через которую я не могу перебраться. Помнишь, мы с тобой вместе как-то читали о Булгакове, и я тебе сказал, что мне все нравится в великом писателе-мученике, кроме одного. Потом у нас разговор ушел в сторону, и мы не договорили. А я запомнил. А не понравилось мне, что этот мужественный человек, который не пошел на сделку с совестью и внутренним голосом, с досадой признался: «К сожалению, я не герой». Для меня это было откровением. Страшным! Ведь я и о себе всегда думал как о потенциальном герое…

– Ну ты открыл Америку! Так все думают. Хочешь, я тебе скажу кое-что как обычный наблюдатель, как зритель и читатель?

– Конечно, скажи.

– Так вот. Только не обижайся, я сужу по своему интересу и по интересам наших клиентов, а они представляют собой далеко не худшую часть общества. Большинство из них – думающие и активно действующие люди. Такие, которых ты величаешь «лидерами мнений». Так вот, эти люди давно перестали воспринимать политическую дребедень, их уже даже не раздражает нечистоплотность политиков, их чванство и позерство. Всяких: наших, украинских, белорусских и так далее. Они просто живут отдельно от всего этого, занимаются своим духовным развитием, получают наслаждение от новых знаний, от непрестанных путешествий, от приобщения к сакральному, прикосновений к вечному. Они научились игнорировать тотальное вранье в рекламе, да и вообще наш полный телевизионный бред. Ты не поверишь, но многие из них отказались от телевизионного ящика вообще – информационная тухлятина серьезными людьми в пищу не употребляется. Необходимую профессиональную информацию можно быстро и легко получить в Интернете… Знаешь, воздержание от пищи позволяет очищать тело. А воздержание от негативных впечатлений позволяет очищать разум…

– Послушай, милая, но я же не могу, не в силах прекратить это! Это же моя работа!

Артеменко сказал это надрывным, горловым голосом, как бы глуша звук, но все равно получилось слишком громко, и парочка молодых влюбленных у ограды недоуменно окинула их своими пытливыми взорами.

– Послушай, а может, бросай свою работу к чертовой матери? Увольняйся, да уедем куда-нибудь. Хоть на край света!

Аля высказала свое предложение не без налета лукавства, но с какой-то непосредственностью, граничащей с беспечностью, чисто женским подходом к решению житейских проблем. Если на гору нельзя взобраться, то лучше ее обойти.

– А когда я умру, ты напишешь на надгробном камне веселую эпитафию: «Он состоял на службе у хулителя своей родины и в борьбе против своих соотечественников преуспел настолько, что из шестерки дорос до… шестерки козырной».

Аля пристально посмотрела на мужа, внезапно став серьезной и осознав в один миг, насколько все для него серьезно. В ее застывших, затянутых поволокой глазах стояли слезы. Слезы тоски и бессилия, осознания, что даже она не может ему помочь справиться с ситуацией.

2

Почти час Аля возила Артеменко по воскресному, почти опустевшему на выходные Киеву. Все, кто мог, убрались из города, оставив его проветриваться, освободив дорожный простор, и сакральный дух, грандиозная энергия святых церквей, забиваемые грохочущей толпой, на время вернулись, придав ему свое исконное, величественное состояние. Сначала они молчали, и Артеменко безмолвно сидел рядом с женой, угрюмо уставившись в одну точку. Но женщина ловкими женскими трюками увела внимание мужа от его переживаний. Она расспрашивала его о тех или иных местах, долго рассказывала о дочери, и переживания растворились, на время ушли в подсознание.

И только вечером их разговор нашел неожиданное продолжение дома, в киевской квартире. Аля начала сама, у нее был для того хороший повод.