Характеризуя эту книгу Майн Рида, ее обычно называют приключенческой, что не совсем справедливо. Конечно, «Оцеола» — роман приключенческий, но и исторический одновременно. Однако в смысле традиции он, пожалуй, ближе к «историческому» роману А. Дюма-отца и Э. Сю, нежели к Вальтеру Скотту. Помещая в центр вполне реальных событий прошлого (война с семинолами 1835 года) вымышленного героя (Рэндольфа), а на периферии — лиц вполне исторических (Оцеолу, генералов Скотта, Клинча, президента США Э. Джексона), Рид, казалось бы, следует «вальтер-скоттовской» формуле. Но, трансформируя своего Оцеолу из чистокровного индейца в образованного сына плантатора Эдварда Пауэлла (что, конечно, совершенно не соответствовало действительности) и не стремясь к достоверному воссозданию «духа» и «буквы» событий войны (единственным исторически достоверным фактом в книге является разгром семинолами отряда майора Дейда), он, наоборот, отступает от этой формулы, приближаясь к тому типу авантюрно-исторического романа, который развивали Дюма и Сю. Очевидно, что Рид даже ближе к последнему, романы которого (как и романы Дюма) он, безусловно, читал. С Эженом Сю его сближает прежде всего мощный социально-критический пафос: роман Рида насыщен идеями демократизма и антиксенофобии, протестом против торгашеской сущности американской цивилизации. При этом Рид, конечно, далек от какой бы то ни было системной критики. Не забудем, для писателя американская республика — идеал государственного устройства! Поэтому, хотя он приводит подлинные факты обмана американцами индейцев, в его восприятии аморальна не система, а отдельные ее представители — такие как Аренс Ринггольд, генералы Скотт, Клинч, негодяи Спенс и Уильямс. Симптоматично, кстати, что главным злодеем — абсолютно безнравственным и лишенным морали — в романе выступает «Желтый Джек», беглый раб, воюющий на стороне индейцев только для того, чтобы мстить — жестоко и беспощадно. Социально-политическая заостренность книги указывает и на еще один — более близкий источник. Как известно, в викторианской литературе «моду» на социальную проблематику ввел Ч. Диккенс. В Англии после него уже никто не писал романов (даже авантюрных!), лишенных элементов социального критицизма. Поэтому дело было не только в личных общественно-политических убеждениях Рида (хотя и они играли свою роль), но и в определенной литературной традиции, на которую писатель как викторианский беллетрист просто не мог не ориентироваться.

Э. Хемингуэй как-то заметил, что все книги так или иначе повествуют или о войне, или о любви. Майн Рид написал книгу и о любви, и о войне. А еще «Оцеола» — роман, где герои не только любят и воюют, но и переживают всяческие — обычно головокружительные — приключения, где преданность, отвага и чистота помыслов постоянно сталкиваются с низостью, вероломством, предательством и корыстью. Как всегда, Рид постоянно помещает своего главного героя в почти безвыходные ситуации. И, как обычно, избежать неминуемой гибели ему помогает очередной deus ex machina[58]. Но надо отдать должное писателю, появление этого deus ex machina (чаще всего в лице Оцеолы) обычно мотивировано ситуацией и порой даже выглядит достоверно. Другое дело, что сам «Бог из машины», так легко и радикально поменявший свою этничность, не слишком достоверен. Впрочем, он и не должен быть достоверным, ведь «Оцеола» — роман романтический. И герой, имя которого вынесено в заглавие, воплощает черты героя романтического, даже «байронического» типа. Отсюда его гордое одиночество, обреченность, неземное благородство и недоступность суду человеческому. Исторический Оцеола был совсем иным, и мотивы его были совершенно «земными». Но не забудем, Рид не собирался писать, да и не писал документальную книгу о войне с семинолами. Он сочинял приключенческую историю, действие которой развивается на фоне событий этой войны. И герои этой истории — герои романтические, то есть исключительные персонажи, существующие в исключительных условиях. А викторианский читатель к таким героям давно привык. Чтобы убедиться в этом, нет нужды вспоминать романы В. Скотта, но достаточно перелистать книги современников Рида — У. Эйнсворта, Ш. Бронте или У. Коллинза. Да и среди персонажей Ч. Диккенса можно найти таких героев.

Еще одна особенность «Оцеолы» — мистический колорит. Прежние романы писателя были совершенно свободны от «чертовщины» и даже принципиально рационалистичны. В истории Рэндольфа мистической составляющей, напротив, принадлежит важное место. Линия сверхъестественного в романе связана с образом Хадж-Евы, которую автор называет индейской королевой (почему и чья она королева — он не поясняет). Впервые эта женщина таинственным образом появляется в ночном лесу, где лейтенант Рэндольф в одиночестве ожидает посланцев вождей — предателей дела семинолов, — чтобы предупредить его о подосланных убийцах. Затем она несколько раз спасает жизнь лейтенанта при сходных обстоятельствах, а еще заставляет его совершать поступки, смысл и назначение которых ему непонятны. Женщина эта, как утверждает герой, безумна. Речи ее туманны, с прозы она переходит на стихи и поет песни. Неразлучны с ней две ядовитые змеи: одна — гремучая — обвивает стан, другая — изумрудно-зеленая — шею. Но внешность ее не только не отталкивает, а даже совсем наоборот. Впрочем, судите сами. Вот как описывает ее рассказчик: «Я увидел высокую женщину средних лет, которая когда-то была красавицей, а потом подверглась бесчестью и поруганию. Так статуя греческой богини, разбитая руками вандалов, даже в осколках сохраняет свою величайшую ценность. Она еще не совсем утратила свое обаяние. Время пощадило благородные очертания ее груди, ее полных, округлых рук. Я мог судить об этом, ибо весь ее стан, обнаженный до пояса, был залит ярким лунным светом. Только черные волосы, в диком беспорядке рассыпавшиеся по плечам, немного прикрывали ее тело. Время пощадило и их: в роскошных косах, черных, как вороново крыло, не виднелось ни одной серебряной нити. Время не тронуло и ее лица. Все сохранилось — и округлость подбородка, и овал губ, и орлиный нос с тонким, изящным изгибом ноздрей, и высокий гладкий лоб…» Следует извиниться за объемную цитату, но — она того стоит! А безумна Хадж-Ева потому, что некий бледнолицый когда-то обманул девушку, и рассудок ее помутился. Хадж-Ева мстит всем, кто причиняет боль женщине, мстит за всех женщин. И экзотический внешний облик ее, и сравнение с греческой богиней вызывают вполне внятную ассоциацию с богинями мести — эриниями. Для современников Рида такая ассоциация была, видимо, более зрима — они куда лучше нас знали античную мифологию и ее героев. Но есть у Хадж-Евы и вторая функция — она охраняет любовь. Прежде всего, любовь своей соплеменницы Маюми. Потому и выступает ангелом-хранителем Рэндольфа. Но не его бережет она, а его любовь к индианке, и потому нет-нет да и спросит: а продолжает ли он любить, — ведь если любви нет, то и беречь Рэндольфа незачем.

Мистический элемент в романе — еще одно доказательство, что Рид как писатель развивался не в безвоздушном пространстве, но в насыщенной атмосфере викторианской литературной Англии и был открыт ее воздействию. Как раз в это время литературный мистицизм начинал входить в моду — вновь британским читателем оказались востребованы готические романы, на страницах журналов стали появляться и с интересом читались «страшные» истории и «рассказы о привидениях» Ш. Ле Фаню и А. Эдвардс, романы Ш. Ридделл[59] и У. Коллинза. Даже такой реалист и «прагматик», как Диккенс, и тот принялся сочинять мистические истории[60]. Рид, будучи чутким художником, не мог оставаться в стороне от этих процессов — не только в этом, но и во многих последующих романах он не упускал случая напустить «мистического тумана».