Но говорит он о любви. Бабушка Джимми умерла в девяносто семь, ее смерть глубоко его потрясла, и он писал о том, как сильно она его любила. Видела десять, двенадцать полицейских машин, мчащихся вечером по улице, и молилась, чтобы они ехали не за ее внуком, не за ее Джимми. Бабушка знала, что он сутенер. Иногда Джимми приводил своих девок к ней домой, она угощала их чем-нибудь и говорила: «Сами знаете, у вас сплошной мартышкин труд. А вот и мартышка», – и указывала на Джимми.

Я иду с Джимми в другой офис шерифа, хочу поприсутствовать на занятии. Это то самое место, где я была много лет назад, когда Донте здесь стажировался, только сегодня мы в комнате на втором этаже. Треть класса – новички, значит будут слушать вполуха. Они сидят в кругу по старшинству. На них майки-оверсайз с названиями спортивных команд, джинсы больше на несколько размеров, запачканные краской футболки. Они выглядят измотанными: многие работают сутками, а после по предписанию суда обязаны явиться на эти занятия. Некоторые начали проходить программу в Сан-Бруно и заканчивают здесь, как часть УДО. От многих исходит открытая враждебность. Календарь за прошлый год показывает вечный июнь. Несколько столов отодвинуты к стене.

За окном рассекают воздух машины. Невдалеке окружная тюрьма, прямо за ней – главный офис Airbnb. Для парней вроде Джимми, у которых нет теплого местечка в Силиконовой Долине, в этом весь Сан-Франциско – город контрастов. Кругом заборы из сетки-рабицы и разбитые пивные бутылки, а всего в квартале местный брюпаб продает хипстерам пиво по пятнадцать долларов за пинту.

Джимми начинает с первого пункта программы. «Ответственность, – говорит он, – что это значит?»

«Первый этап: положить конец моему насилию», – отвечает один из мужчин.

В Сан-Бруно всем парням на программе еще не вынесен приговор, а значит они стараются показать себя с лучшей стороны. Сидят по стойке смирно, как отличники. Их выбросило из внешнего мира из-за отношений, наркотиков, банд, оружия, да чего угодно. В тюрьме есть только они сами, их истории и время. И давайте начистоту: Джимми часть всего этого. Он действительно помогает. Эспиноза не строит иллюзий: он знает, что не просто так взял и решился жить без наркотиков и отказаться от жестокости, он смог сделать это благодаря поддержке, в том числе материальной. Но здесь, на свободе, этих парней раздирают прежние соблазны, сбивает с пути привычный стиль жизни. Друзья, преступления, женщины. У половины участников глаза закрываются. Один уперся локтями в колени и смотрит в пол. У другого подергиваются веки. Под штанинами на лодыжках троих присутствующих спрятаны электронные браслеты. А у одного парня – по браслету на каждой.

Но Джимми – не профессор фешенебельного университета. Он один из них. Он по себе знает, как и с чем они борются. Не из книг или исследований, – не умом, как я, – но нутром. Я посетила достаточно занятий Джимми, чтобы понять – он замечает тех парней, которые считают себя невидимками. Тех, что приходят на занятия пьяными. Засыпают. Сползают со стульев. Буравят его взглядом. Джимми видит их всех. Он знает. Иногда ему приходится «вышвыривать» кого-нибудь из класса. Тех, кто обдалбывается перед приходом или не хочет участвовать в беседе. А потом об этом узнают в суде, и иногда парень, которого вышвырнули, снова оказывается в том же классе.

«Ответственность» – говорит Джимми. Четыре способа вызвать у себя роковой аффект. Первый – отрицание. «Я этого не делал. Это не я». Второй – преуменьшение. «Я начинаю преуменьшать последствия моей жестокости», – рассказывает Эспиноза. «Но» и «только» – слова-сигналы. «Я ее только раз ударил. Только немного толкнул. Но она на меня первая наскочила». Два оставшихся способа – обвинение и сговор. «Она первая начала, – приводит пример Джимми, – это она на меня наехала». Так выглядит обвинение. А сговор – это, допустим, когда рядом с тобой сидит другой парень и накручивает: «Чувак, и ты позволишь ей так с тобой говорить? Йоу, братан, на твоем месте я бы ей живо разъяснил, кто тут главный».

Джимми объясняет парням, что если они сойдут с этой скользкой дорожки, им больше не нужно будет с ним встречаться: «…ну разве в парке, на игре Джайентс». Все смеются. Джимми напоминает им о том, как похитил Келли. Вторую из трех его главных историй; большинство парней это уже слышали. «Всё сказанное в полицейском отчете было правдой на 125 %. Всё, что она сказала, было чистой правдой», – рассказывает Джимми. Он понижает голос и делает шаг навстречу к слушателям, изогнув тело дугой, наклоняясь к парням, вовлекая их в историю. И это работает. Они начинают выпрямляться и фокусировать внимание на рассказе Джимми. «И знаете что? Каждый полицейский отчет, в котором я упоминался. Это всё моя вина. Меня ни разу не арестовывали по ошибке. Никто никогда на меня не клеветал. И я хочу, чтобы вы это поняли. Я об этом знаю, и это не делает меня особенным, но я знаю, никто ни разу меня не оболгал. Всё это правда. И поэтому я здесь. Я не хочу всё время быть настороже. Не хочу внушать страх своей сожительнице».

Джимми отступает к доске, выпрямляется, потирает руки. На нем бежевые брюки Dickies и кроссовки. «Ну что парни, просекаете?» – спрашивает Эспиноза.

Один из парней отвечает: «Нет».

Джимми улыбается и говорит: «Не волнуйся, чувак, я ж каждую неделю буду об этом рассказывать. Даже не парься. Работа начинается с рокового аффекта. Тут два слова. Роковой – то есть приносящий горе. Смертельный. Аффект. Смертельная опасность, потеря контроля. Ну знаешь, когда едешь по трассе, тебя подрезают, и ты такой “Бля!”, и руки непроизвольно поднимаются», – Джимми показывает, что происходит с руками, принимая оборонительную позицию.

Один из парней говорит: «Это вызов твоей маскулинности».

Джимми кивает. Рассказывает, что сердце начинает биться чаще, мышцы напрягаются, на лице застывает гримаса. Бессознательно. Они об этом могут и не знать, но лимбическая система реагирует на опасность. Эспиноза показывает, как это происходит. Сильно преувеличивает, паясничает, и все смеются.

Джимми рассказывает: идею о том, что мальчики не плачут, всем им внушили в детстве. «Папа или мама говорили нам: “Не плачь. Забудь об этом”, ведь так? Но почему? Ведь больно же. Почему нельзя поплакать? Что не так со слезами? Мальчишкам нельзя плакать, даже если они больно ударяются о камни. А моей дочери? Другой разговор! Ее брали на руки, качали, целовали, а сыну просто говорили не реветь». Джимми качает головой. «Теперь, когда я