Она быстро дочитала статью. Но смех все же сдержала. А то будет как-то нехорошо, если набожные домохозяйки в Пеории услышат ее сатанинский хохот в качестве фона для речи их обожаемого проповедника. В газете была фотография головы и спины несчастной жертвы, снятых в профиль, так чтобы было видно, что с другой стороны зеркала ничего нет. Снимок тактично обрезали, чтобы голая задница не попала в печать.

— Хвала Господу, — сказал Дамиан Питерс и отключил связь. Симона зашлась громким хохотом, вознаграждая себя за сдержанность. — Ну и что там случилось?

Симона сунула ему газету.

— Но тут есть и обратная сторона, — сказала она. — Вполне очевидно, что наш объект вырывается из-под контроля. Вчера вечером мне пришлось потрудиться с иллюзиями, чтобы убедить этих болванов, что это иллюзия.

— Мне до сих пор не понятно, какого дьявола мы тут делаем, в этой Богом забытой дыре... играемся в сатанизм, надо думать.

— Не будь таким легкомысленным, Дамиан. Все это очень серьезно. Давно пора бы понять. Твой секс-скандал и проблемы с налоговой — это только начало конца. Сейчас все идет к тому, что ты можешь потерять все, чего добился с помощью моей силы. Может быть, ты совершил ошибку. Может, тебе не стоило целиком и полностью полагаться только на меня. Может, тебе надо было почаще прислушиваться к этому твоему Иисусу.

— По-моему, Симона, не тебе говорить мне о вере.

— Умолкни и слушай меня. Мы оба теряем власть. Но рассвет начинается в самый темный миг ночи. У нас есть все для того, чтобы вернуть себе власть. И не просто вернуть, а умножить. Ты когда-нибудь задумывался о том, чтобы править миром, Дамиан Питерс?

— Искушение было.

— Ну так будешь ты править миром. Знаешь, что это такое — ловкость рук?

— Всякие фокусы, ты имеешь в виду? Бросаешь в воздух платочек, отвлекаешь зрителей, крибле-крабле-бумс — и кролика нет? Знаю, конечно. Вся моя церковь — один большой фокус.

— Нам предстоит отвлекать не несколько сотен тысяч телезрителей — нам надо сбить с толку саму космическую материю. И мы это сделаем в правильном месте и в нужное время, когда иллюзия и реальность сплетутся так тесно, что сама вселенная на какое-то время ослепнет... что-то вроде затмения... затмения реальности.

— На съемках фильма.

— Да. Настоящая смерть, смерть понарошку, мир и его зеркальное отражение... когда распускается сама ткань мира... и тогда, вот увидишь, мы схватимся за последнюю ниточку этой распускающейся реальности, и мы найдем выход из лабиринта. Только мы, и больше никто.

— Я в этих высших материях не разбираюсь. Я человек приземленный.

— Хорошо. Я все равно не намерена посвящать тебя во весь план целиком. А то ты еще все испортишь, со своим приземленным отношением. А теперь просто заткнись и трахни меня еще раз. Нам нужно еще сексуальной магии. И не слушай, как дребезжит эта тварь в коробке. Просто трахай меня и думай о чем-нибудь темном.

Интересно, а что бы сказал Дамиан, если бы знал про саламандру у нее во влагалище?

* * *

• ангел •

Первый день съемок. Эпизоды на улице. Перед особняком на горе. Железные кованые ворота, типичный дом с привидениями — самая подходящая резиденция для вампира. За бутафорским фасадом — ничего, кроме отвесной скалы и павильона для членов съемочной группы, где можно быстренько перекусить и выпить кофе. Эйнджел не уставал поражаться тому, сколько нужно сахара и кофеина, чтобы снять фильм.

Это было совсем не похоже на съемки для телевидения. Здесь все было — сплошная гонка. Напряженная и интенсивная. С места в карьер. Завтрак на ходу, прямо в костюме и гриме. Четыре строчки текста. Снова и снова. Дубль за дублем, во всех возможных ракурсах. И так — до обеда. Тем более что снимали совершенно не в том порядке, как это должно быть по сценарию. Сегодняшний эпизод был почти в самом конце картины.

Никто точно не знал, что случилось в ту ночь в Узле. Знали только, что в доме начался сильный пожар, и дом выгорел дотла. А вместе с ним — и весь город. Это мог быть поджог. Это мог быть несчастный случай. Было несколько версий, объясняющих происшедшее, но ни одна из них даже близко не подходила к разгадке тайны. По самой последней версии, состряпанной Ароном Магиром, поджог совершил сумасшедший проповедник фундаменталистской церкви, который считал, что Тимми Валентайн — Антихрист, и его приход знаменует начало Армагеддона. И вот он решил поторопить события.

Грезил о вознесении в чертоги Господни. Видел себя героем. Весь сценарий строился на акцентировании обманутой и преданной невинности — алчные агенты, которые манипулировали наивным мальчиком, истеричная интриганка-мать (хотя все знали, что у настоящего Тимми Валентайна никакой матери не было), непорядочные продюсеры, — и в конце концов герой погибал от руки сумасшедшего фанатика. Актер, игравший безумца — звезда первой величины, мировая знаменитость, — должен приехать только на следующей неделе, и это вполне всех устраивало, потому что его роль собирались полностью переписать, что сейчас в спешном порядке и делалось.

Эйнджел знал, что прямо сейчас, в эту самую минуту, Брайен Дзоттоли сидит в его трейлере — в смысле, в трейлере Эйнджела — и переписывает концовку, потому что кто-то из юридического отдела решил, что персонаж проповедника-фундаменталиста слишком похож на кого-то из настоящих, реально существующих телепроповедников, на Бейкера, кажется, или на Дамиана Питерса, в общем, на какого-то там проповедника — земляка этого самого человека из юридического отдела. Впрочем, новая концовка никак не повлияет сегодняшний эпизод.

Как все странно сложилось, подумал Эйнджел. Еще пару недель назад Брайен Дзоттоли был всего лишь одним из многих голодающих авторов на чердаках Голливуда. А потом этот дядька пропал в зазеркалье, и Брайен вдруг сделался сценаристом мирового блокбастера — исключительно потому, что оказался поблизости.

* * *

Эпизод 94: Тимми стоит на крыльце своего особняка в Узле. На душе у него неспокойно. Его одолевают плохие предчувствия. Прошлое проносится перед глазами чередой быстро сменяющихся фрагментов — нарезка кадров в черно-белой сепии. Тимми поет песню «Вампирский Узел». Заходит в дом. В замедленной съемке — на последней ноте дом взрывается пламенем.

* * *

Эйнджел стоял у перил. Это был мастер-кадр — при монтаже из всего отснятого материала будет использовано только несколько секунд, — но он должен был отстоять до конца, беззвучно, одними губами, выпевая всю песню, пока оператор снимал крупные планы его лица и общие планы дома с крошечной фигуркой на крыльце. При озвучении здесь пойдет фонограмма, так что съемка была «немой» — то есть без звукового сопровождения. А это значит, что вокруг стоял жуткий шум — никто не пытался соблюдать тишину, необходимую при звуковой съемке, — и Эйнджелу это мешало сосредоточиться. Тем более что он не пел по-настоящему, а только делал вид, что поет.

Мотор.