— подкупить. Все это могло быть одной грандиозной мистификацией, безумной рекламной кампанией для ее следующего проекта. Возможно, в любую минуту она выскочит из-за угла: «Бу-у-у! Попалась, Джуни!»

Но живые обременены телами. Они создают тени, отпечатки рук и ног. Лучше бы уж Афина была жива и меня преследовала, потому что тогда она оставляла бы следы — публичные разоблачения, нестыковки в нарративах, крупицы доказательств. Живые не могут произвольно появляться и исчезать. Им не по силам преследовать тебя на каждом шагу. Призрак же Афины прокрадывается в каждое мое мгновение бодрствования. Только мертвые могут так неизбывно, постоянно присутствовать.

Я ловлю себя на том, что набираю в Google Scholar «китайские призраки» и углубляюсь в хлынувшую на меня литературу. Оказывается, у китайцев для обозначения призраков целая уйма слов — «гуй», «линг», «яо», «хунпо». Они одержимы мыслью о смерти без упокоения. Я узнаю, что самое распространенное слово для обозначения призрака — «гуй» — является омофоном еще одного «гуй» (в переводе «возвращаться»). А заодно я открываю, что женщина-призрак, оказывается, одна из распространенных тем в древнекитайской литературе; троп[71], используемый для описания скорбей одиноких незамужних женщин, умерших насильственной и неестественной смертью.

Я узнаю о тропе под названием «любовный призрак», который бродит в образе женщины, обуреваемый единственным желанием как следует потрахаться. Еще там есть нечто под названием «цзянши» — нечто сродни зомби; труп, оживленный заклинанием на клочке бумаги. Возможно, кто-то так оживил и Афину? Или я сама создала это заклинание, опубликовав против воли ее тексты?

Не найдя в научно-популярных источниках полезных советов по изгнанию постылых тварей, я начинаю жадно читать китайские истории о привидениях.

Из южной династии Сун: грабитель могил врывается в склеп девушки, недавно скончавшейся от сердечного приступа, и оказывается настолько пленен ее красотой, что насилует труп. Вливание в тело мужской энергии возвращает девушку к жизни, но поскольку никто больше не знает, что она жива, расхититель держит ее в склепе как свою сексуальную рабыню без каких-либо подозрений. Девушка наконец вырывается и бежит в дом своего бывшего возлюбленного, но тот, напуганный ее появлением и понимая, что она призрак, бросает в нее котел и убивает.

Из периода Шести династий: жена мужчины, прожившая с ним десять лет, умирает, не успев родить ему сына. Обезумевший, он рыдает над ее телом. Горе оживляет ее труп, и она приказывает ему прийти по темноте и заниматься с ней любовью, пока она не забеременеет. Заметьте, к жизни она возвращается не полностью: ее тело держат в боковой комнате, где она лежит неподвижно, ожидая, когда с ней совокупятся. Спустя десять месяцев она рожает мальчика, а затем вновь обращается в недвижный труп.

Еще из периода Шести династий: у мужчины умирает жена, и он женится на ее двоюродной сестре. И вот однажды та первая жена, холодная как лед, приходит, ожившая, требуя возлечь рядом с ним. Он просит ее уйти. Тогда она упрекает свою кузину в том, что та вышла замуж за ее вдовца, и вскоре после этого мужчина с кузиной падают замертво.

Культурные построения понятны: китайские призраки — сплошь голодные, злые, безгласные женщины. Приняв наследие Афины, я пополнила их ряды еще одной. Или одним.

А обычные методы рассеивания призраков — те, что срабатывают во всех историях, — выглядят как-то несолидно. Я сомневаюсь, что Афина польстится на подношения еды, благовония или сожженную бумагу. Это не значит, что я не пытаюсь. В душе я сознаю, что это глупо, но отчаяние толкает меня на ритуалы, которые хотя бы успокоили мой разум. На Amazon я заказываю ароматические палочки, а в «Кунг-фу Кухне» — курицу кунг пао и ставлю их перед фотографией Афины в рамке, но они только заванивают мою квартиру. Тогда я печатаю бумажные вырезки со всеми вещами, которые Афина вроде как могла бы пожелать в загробном мире — пачки денег, роскошную квартиру, весь каталог IKEA, — и поджигаю бумажные лоскутки спичкой. Но это лишь приводит к срабатыванию пожарной сигнализации, раздражает соседей и выбешивает меня, особенно когда мне выписывают солидный штраф.

Лучше мне не становится. Я чувствую себя мемом белого невежи. Самое дикое во всем этом то, что даже сейчас я не перестаю сочинять. Свой ужас я пытаюсь преобразовать во что-нибудь прекрасное. Мой пресловутый «роман с ключом» станет романом ужасов. А мой ужас переселится в моих читателей. Я возьму свое состояние фуги[72], бредовой паники, и пересажу его на благодатную почву творчества — ибо разве лучшие из романов не продиктованы каким-нибудь безумием, которое рождается из правды?

Возможно, если я смогу запечатлеть все свои страхи и надежно закрепить их на странице, это лишит их силы. Разве все древние мифы однозвучно не твердят, что мы получаем власть над вещью, как только даем ей название? Доктор Гэйли однажды заставила меня подробно расписать от руки все мои встречи с Эндрю, а затем их сжечь. Было приятно облекать эти туманные, тошнотворные чувства в конкретные слова. А затем еще приятней смотреть, как они обращаются в пепел, в ничто. Может, я не заставлю Афину исчезнуть, но я хотя бы надежно упрячу ее между обложек книги.

Однако нить повествования от меня ускользает. Мои мысли выходят за рамки того, что могут вместить эти страницы. Из мрачноватой литературной истории о взрослении нарратив перерастает в сумбурную, безумную историю о призраках. Мой тщательно выстроенный план расходится с историей, которую хотела бы видеть Афина. От своего первоначального замысла я отказываюсь и яростно записываю все, что приходит на ум и что колеблется между правдой моей и правдой как она есть.

Я загнала себя в угол. Первые две трети книги писать было легко, но что делать с концовкой? Где мне оставить свою главную героиню теперь, когда в игре замаячил голодный призрак и нет четкой развязки?

Я часами смотрю на экран, пробуя различные варианты концовок в надежде найти ту, что устроит Афину. Призрак поглощает меня целиком.

Призрак разрывает меня по частям и купается в моей крови. Он проникает в мое тело и завладевает моей жизнью на оставшиеся годы, в качестве репарации. Призрак подталкивает меня к самоубийству, и я смыкаюсь с ним в подземном мире: две несчастных души, лишенных справедливости.

Но ничего из этого не дает столь нужного катарсиса. Афина не удовлетворена. Она не упокоена.

Отчаявшись, я плюхаюсь на кровать и, как всегда, тянусь к айфону. Учетная запись Афины опять обновилась.

Она стоит у зеркала. Ко лбу приклеена длинная белая бумажка. «„Последний фронт“, — гласит надпись. — Автор: Джунипер