– Что же ты чужой беде радуешься! – недовольно сказал я.

Он поднял кружку, чокнулся со мной и выпил добрый глоток:

– Какая же это беда? Это большое счастье! Поздравляю, брат! Ребенок на старости лет – большая радость в жизни!

– Брось эти свои шуточки! – Мне никак было не избавиться от тревожных мыслей. – Я хоть уже на пенсии, но все же человек казенный. Родится ребенок, ну и как я это объясню обществу?

– Какое общество, брат, – фыркнул Ли Шоу. – Да это веревка, которой сам себя связываешь. В чем суть того, с чем мы имеем дело? Твое семя соединилось с яйцеклеткой, зародилась новая жизнь и скоро – уа, уа – она появится на свет. Человеческая жизнь – это величайшая радость, ничто не сравнится с тем, когда наблюдаешь рождение жизни, которая несет твои гены, рождается новая жизнь, и это продолжение твоей жизни.

– Самая главная проблема, – прервал я его, – в том, куда после рождения этого ребенка мне идти прописывать его?

– И из-за такого пустяка ты переживаешь? Нынче не то, что раньше, были бы деньги, по сути нет ничего, чего нельзя уладить. К тому же, даже если его не пропишут, он ведь человек, он уже существует на этой планете и в конечном счете будет обладать всеми правами каждого человека.

– Хорошо, братишка, я же к тебе пришел, чтобы подумать, как быть, а ты мне одни пустопорожние разговоры! Когда я на этот раз вернулся, то обнаружил, что вы – не важно, образованные или нет – все почему-то говорите, как в театре. И у кого только научились?

– А это и есть то, что называется цивилизованное общество! – усмехнулся он. – В цивилизованном обществе все актеры – драматического театра, кино, телесериалов, театра традиционной музыкальной драмы, исполнители юмористических диалогов сяншэн и эстрадных миниатюр. Разве общество не есть одна большая сцена?

– Слушай, перестань трепаться, подумай лучше, как быть. Ты же можешь надеяться, что я при встрече назову Чэнь Би тестем?

– Ну назовешь ты Чэнь Би тестем при встрече, а как можно по-другому? Неужто солнце тут же погаснет? Или земля перестанет вращаться? Скажу вот тебе одну истину: не нужно думать, что всех людей на земле заботят твои дела, ты что, считаешь, что каждый только и смотрит за тобой? На самом деле у каждого своих беспокойств хватает, никто о твоем этом деле и думать не думает. Дочка ли Чэнь Би родит тебе сына или родится дочка у какой-нибудь другой женщины – все это твое личное дело. Даже если какой любитель совать нос в чужие дела и сбрехнет пару слов, это тоже все преходяще, как проплывающие облака: ветер подует, и они рассеются. Главное же – то, что ребенок твоей плоти и крови родится, – большое приобретение.

– Но я с Чэнь Би… По-моему, это просто аморально!

– Ерунда! У тебя с Чэнь Мэй ведь никакого кровного родства нет, о каком кровосмешении можно говорить? Что касается возраста, это вообще не вопрос. Вон, восьмидесятилетний старец взял в жены восемнадцатилетнюю, разве об этом все только и говорят? Главное, что даже тела Чэнь Мэй не видел, она как инструмент, ты всего лишь взял ее напрокат попользоваться, вот и все. В общем, брат, не стоит столько размышлять, не надо лезть на рожон, закаляй здоровье как следует, готовься растить сына.

– Не нужно говорить, что это бесполезно, – указал я на свои губы, покрытые волдырями, будто от ожога, – мне действительно невтерпеж! – И я посмотрел в лицо старому однокласснику. – Умоляю тебя, передай весточку Чэнь Мэй, скажи, чтобы она немедленно прервала беременность, я уплачу изначально определенную плату за суррогатное материнство и еще десять тысяч в возмещение вреда ее здоровью от искусственного вызывания родов. Если ей покажется мало, добавлю еще десять тысяч.

– Ну и зачем это тебе надо? Раз уж тебе не жалко денег, подожди, когда она родит, деньги потребуются, чтобы уладить то и се, здесь и прописка, и то, чтобы официально оформить отцовство.

– Вот я не знаю, как это всем объяснять.

– А не много ли ты о себе мнишь, брат? – съязвил Ли Шоу. – У всех забот полон рот, чтобы еще лезть в твои дела, кем ты себя считаешь? Всего-то написал пару паршивых пьес, которые никто не читает. Родня императора, что ли? Сын родится, так вся страна праздновать будет?

В это время в ресторан вошли, озираясь, несколько туристов с рюкзаками на спине. Им навстречу с улыбкой шариком выкатился ряженый Санчо. Я понизил голос:

– Единственный раз в жизни тебя прошу.

Обхватив плечи руками, он покачал головой: мол, рад бы помочь, но не могу.

– Что же ты, подлец, мать его, будешь вот так смотреть, как я погружаюсь в пучину страданий?

– Ты ведь таким образом хочешь, чтобы я помог тебе убить человека, – тоже понизил он голос. – Это же шестимесячный плод, уже может из живота «папа» крикнуть!

– Так ты поможешь или нет?

– Думаешь, я смогу увидеться с Чэнь Мэй?

– Ну, с Чэнь Би-то ты точно сможешь увидеться, вот и передай ему мои слова. А он пусть сходит к Чэнь Мэй.

– Встретиться с Чэнь Би проще простого, он каждый день клянчит милостыню перед воротами храма Матушки Чадоподательницы. Вечером с собранным подаянием приходит сюда выпить вина, а по пути прихватывает хлеба. Можешь посидеть здесь, подождать его, а можешь подойти прямо к нему. Но я надеюсь, что ты с ним говорить не станешь, без толку это. Если в тебе есть сострадание, не стоит мучить его такими делами. За все эти годы я вынес один опыт: лучший способ решать щекотливые вопросы – это спокойно следить за изменением событий и действовать сообразно обстановке, как говорится, толкать лодку по течению.

– Ладно, – сказал я, – вот и толкай лодку по течению.

– Когда ребенку исполнится месяц, брат, устрою банкет, отпразднуем это дело как следует.

Когда я вышел из ресторанчика, на душе и впрямь стало намного легче. На самом деле что в этом такого, всего лишь ребенок должен родиться! Все так же сияет солнце, по-прежнему поют птицы, распускаются цветы, зеленеет трава, все так же дует легкий ветерок. На широком пространстве площади гусиными крыльями расходился эскорт Матушки Чадоподательницы. Под оглушающий грохот барабанов множество женщин, уповающих на рождение сына, проталкивались вперед в надежде выхватить из рук Матушки этого драгоценного младенца. Люди так пылко воспевают рождение, ожидают его, радуются ему, а я из-за того, что моего ребенка вынашивает кто-то другой, мучаюсь, беспокоюсь и тревожусь. Это говорит лишь о том, что проблема не в обществе, проблема во мне.

Сенсей, Чэнь Би с его псом я нашел за большой колонной справа от ворот в храм Матушки Чадоподательницы. Было очевидно, что эта овчарка с черными полосами по всему телу породистее прежней, попавшей под колеса дворняги. Почему этот благородный пес стал спутником бродяги-китайца? Это, похоже, останется тайной, но, если подумать, ничего удивительного в этом нет. В дунбэйском Гаоми, в этих краях, которые лишь недавно стали осваивать, смешалось местное и пришлое, хорошее и плохое, трудно определить, где красота, где уродство, что хорошо, что плохо. Многим гнавшимся за модой нуворишам не терпелось, разбогатев, завести тигров в качестве домашних животных, а после разорения им приходилось продавать жен, чтобы покрыть долги. На улицах полно одичавших беспризорных собак престижных дорогих пород, которых не так давно держали в богатых семьях. Совсем как в начале прошлого века: когда в России разразилась революция, до Харбина добралось в своих скитаниях немало дам высшего общества из числа белоэмигрантов. Ради куска хлеба им приходилось отказываться от своего социального положения, они или занимались проституцией, или выходили замуж за работяг из низов. Отсюда и появились в этих местах их потомки-полукровки. Чэнь Би с его большим носом и глубоко посаженными глазами, возможно, тоже имеет отношение к этому периоду истории. Некоторую аналогию можно провести и с пятнистым бродячим псом, который прибился к Чэнь Би. Все эти мысли роились в голове, пока я стоял метрах в десяти сбоку от него и его пса и наблюдал за ними. Рядом с ним лежали два костыля, а впереди – кусок красной материи, на которой, судя по всему, было написано, что инвалид просит милостыню. То и дело роскошно одетые женщины нагибались и бросали в стоявшую перед ним железную плошку купюры или монеты. Всякий раз, когда кто-то подавал милостыню, пятнистый пес поднимал голову и нежно, с глубоким чувством три раза поскуливал. Ни больше ни меньше, каждый раз трижды. Растроганная подательница, бывало, даже лезла в кошелек снова. У меня на самом деле и в мыслях уже не было предлагать ему крупную сумму, чтобы он уговорил Чэнь Мэй на преждевременные роды. Я подошел из любопытства, хотелось узнать, что у него написано на красной материи, – дурная привычка литератора.