Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сядьте в кресло, на вас лица нет. Нил Иванович, нашатырь, срочно. Даме плохо.
— Я же сказала, я в порядке.
— Ну, ну, голубушка, не упрямьтесь…
Он точно знал, кто именно был в костюме Бабы Яги на школьном вечере. При том, что его самого на вечере не было — он видел этот костюм в другом месте. Скорее всего, у себя дома, в мирной обстановке, и это навело его на страшную мысль. Он испугался за убийцу.
До сегодняшнего дня Майя не знала (то есть не испытывала на своей шкуре) значения философской идиомы «шило в заднице». Время текло ужасающе медленно, секунды ползли, словно муха, застрявшая в капельке варенья. Голоса в комнате снова слились в один равномерный шум, из которого мозг механически выхватывал обрывки бесполезной информации: выстрел практически в упор, точно в сердце, траектория полета пули — немного снизу вверх под небольшим углом (маленькая, но необходимая деталь), сама пуля прошла навылет, тот самый эксперт, тощий и по-мальчишески нескладный, выковыривал ее пинцетом из дверного косяка, другие возились подле, что-то измеряя линейкой, что-то фотографируя… Так же, голосом механической куклы, Майя отвечала на вопросы, касающиеся периода пребывания Гоца у нее в квартире: как выглядел пистолет (не помню), кто мог увидеть, как она с идиотской самонадеянностью прячет его в тайник, кто знал о том, что кирпич под лестницей вынимается (Ритка знала, вместе играли в разведчиков в детстве: Ромка был Штирлицем, а мы — две радистки Кэт… Стоп, молчать!), кто, кроме нее самой и школьного директора, бывал в квартире в последнее время (никто).
— И никто из соседей даже не подозревал, что…
— Нет, — сказала она твердо (Вера Алексеевна слышала молоток в прихожей… Молчать!).
— На ручке балконной двери отпечаток ладони, — провозгласил эксперт. — Не хозяйки и не покойного.
Колчин вопросительно посмотрел на Майю.
— Келли, — пробормотала она. — Но это было давно, за несколько дней до Нового года.
— Что она делала зимой на балконе?
— Пряталась от отца. — Видя всеобщее недоумение, она пояснила: — Она в тот день выпила лишнего. Ну, сами понимаете…
— Понимаю, — вздохнул следователь. — Восхищаюсь вами, Майя Аркадьевна: набедокурившие дети спасаются у вас от родительского гнева, вооруженные террористы прячутся от федерального розыска… Ваше имя случайно не мать Тереза?
— Вы на меня злитесь…
— Я не могу вас ухватить, — объяснил он. — Хотя профессиональные рефлексы так и зудят. Я могу голову дать на отсечение: вы знаете больше, чем говорите. Хотелось бы знать, почему при таком раскладе вы до сих пор живы. Гоц получил пулю за значительно меньшую провинность.
«Тебе ничто не угрожает, — вспомнился текст записки, аккуратная строка печатных букв, отдающих даже некоторой варварской изысканностью. — Только молчи!!!» «Я молчу».
— Единственное, чем можно это объяснить…
— Да? — очнулась она.
— Гоц мог погибнуть вместо вас.
— Что?
— Посудите сами: вы живете одна (то есть за вами прочно закрепилась подобная репутация)…
— Старой девы? — подсказала она.
— Ну, скажем, дамы на перепутье. Убийца звонит в дверь с уверенностью, что кроме вас…
— Да как же Гоц ему открыл?
— Это другой вопрос. Главное — преступник ожидал увидеть совсем другого человека. Однако отступать было поздно. Так что считайте, вам повезло… пока.
Она все-таки дождалась, дотерпела — обыск в гостиной подошел к концу, невеликий улов (полбутылки «Горбачевки» и пуля, извлеченная из косяка) был рассортирован по полиэтиленовым пакетам, непрошеные гости шумно потолкались в прихожей и удалились, бесцеремонно хлопнув дверью. Майя робко сказала Геннадию Алакину, который подвозил ее домой после новогоднего уик-энда с убийством, «до свидания» — он даже не взглянул в ее сторону.
— Вам не жалко его? — тихо спросил Колчин, когда они остались одни.
Она растерялась.
— Геннадия?
— Нет, покойного.
— Почему вы спросили?
— Вы странно вели себя. Витали где-то в высоких эмпиреях. А ведь он прожил у вас больше недели и вряд ли все это время держал вас под дулом пистолета, рука бы затекла. Да и пистолета у него не было… Вы с ним спали?
Она поплотнее закуталась в старинную шаль — вспомнилось мощное тренированное тело (привет из беспорточной юности, проведенной на комсомольских стройках), крупная голова (привет из рахитичного детства), история жизни, рассказанная меж двух сигаретных затяжек, и Майя почувствовала, как на сердце каскадами обрушивается ледяная тоска, целые айсберги тоски…
— Вы ничего не хотите мне сказать?
Она сухо качнула головой.
— Что ж, дело ваше. Из города никуда не уезжать, вы еще понадобитесь, — следователь сардонически усмехнулся. — Если доживете.
И оставил ее одну, растерянную, мятущуюся, посреди отвратительно пустой прихожей, наедине с беспощадным зеркалом и профессионально привинченной к стене вешалкой в виде рогов оленя. Наедине с беспорядочными мыслями и холодной решимостью идти до конца.
До дома, где жил Артур, она добралась на хмуром частнике, запросившем «стольник» за поездку длиною в три с половиной квартала. Выговорив желаемую сумму, частник не выдержал и покраснел, но Майя только махнула рукой, преисполненная чувства, будто завтра настанет давно обещанный конец света и деньги можно тратить без счета, зажмурив глаза.
Едва прибыли на место, она сунула водителю деньги, вышла из машины и единым духом подскочила к двери, обитой дерматином.
Она звонила долго, с нехорошим замиранием сердца, рисуя в воспаленном воображении картины одна другой ужаснее. Никто не отзывался. Она постучалась к соседям: из недр квартиры послышался радостный лай, дверь отворилась, на лестницу выскочил уже знакомый ротвейлер Кокос и выглянул детинушка-ново-русс, на этот раз в сильно растянутой майке и со златой цепью на массивной шее. Поковыряв в носу, он посмотрел на Майю и произнес классическую реплику:
— Че?
— Як Кузнецовым, — заторопилась Майя. — Звоню, а никто не отвечает. Не подскажете, где они?
— Укатили куда-то часа полтора назад. Я из окошка видел, как он свою лайбу заводил.
— Лайбу?
— «Тойоту». У него красная «тойота».
— Он был один?
— С дочкой.
— Куда он мог уехать?
Он возмутился:
— Я тебе что, «наружка», в натуре?
— Ну, хоть вещи при нем были?
Детинушка взглянул недоуменно — похоже, он жил в мире, где господствуют иные ритмы и другое время, сильно растянутое по горизонтали.