— О чём-то твёрдом?

— Я сурьёзно! Дум-дум о крутой горе или об кувалдсе. И что б ты ни делал, токо ничё не желай, не жалей и не надёжься.

Роланд закрыл глаза. Поднял руку и коснулся сомкнутых век.

— Я всё равно вижу! Я закрыл глаза и всё равно вижу!

— Ах-ха! И с закрытыми глазьями ты даж побольше узыришь. Поозирайсь, коли не трусишься.

Роланд, не открывая глаз, сделал несколько шагов вперёд и завертел головой. Вокруг вроде бы ничего не изменилось. Ну, может, стало казаться чуть мрачнее. А потом он увидел его — ярко-оранжевый просверк, полосу света, которая то приближалась, то удалялась.

— Что это? — спросил он.

— Мы ни бум-бум, как они себя зовут, — сказал Явор Заядло. — Мы зовём их мороками.

— Ты про вспышки?

— Ах, тот просто ишшо вдалеках. Если вблизях одного хошь узырить, то он прям по-за тобой.

Роланд резко развернулся.

— А глазья-то ты зря открыл. Типишная обшибка, — непринуждённо заметил Явор.

Юноша закрыл глаза. Морок был в шести дюймах от него.

Роланд не подпрыгнул. Не заорал. Он знал, что на него смотрят сотни Фиглей.

Сначала он подумал: это скелет. Морок снова вспыхнул и на этот раз стал птицей, большой птицей на длинных, как у цапли, ногах. Потом человечком, составленным из палочек, как на детском рисунке. Снова и снова морок проступал на фоне тьмы набором светящихся росчерков, всякий раз новым, словно рисовал себя.

Вот он нарисовал себе рот и наклонился к Роланду, выставив ряд острых как иглы зубов. И исчез.

Фигли одобрительно зашумели.

— А ты молодца, — сказал Явор Заядло. — Зырил ему прям в пастю и ни на мал-мал шажок ни попятил.

— Господин Заядло, я так испугался, что не мог убежать, — тихо признался Роланд.

Фигль свесился так, чтобы его рот оказался у самого уха юноши.

— Ах-ха, — прошептал он. — Я-то бум-бум. Кучи народу заделались героями токо с того, что слишком перетрусились, чтобы драпс. Но ты не обуделался, и эт’ ты молодец. Впередях мороки ишшо будут. Не пускай их себе в балду!

— Но что они могут… Нет, лучше не говори!

Он пошёл вперёд, расталкивая тени и моргая, чтобы ничего не упустить. Старуха с коробкой исчезла, но в сумраке всё чаще попадались люди. Большинство стояли в одиночестве, некоторые сидели на стульях или бесцельно бродили. Роланд и Фигли прошли мимо старика в старинном наряде, который таращился на собственную руку так, будто видел её впервые.

Дальше им встретилась ещё одна женщина. Она тихонько раскачивалась и напевала какую-то бессмыслицу тоненьким девичьим голоском. Когда Роланд проходил мимо, она улыбнулась ему странной безумной улыбкой. За спиной у неё стоял морок.

— Ладно, — мрачно сказал Роланд. — Всё-таки скажи мне, что они делают с людьми.

— Они память жратс, — объяснил Явор Заядло. — Твои мысли для них всамделишны. Желанья, надёжи — добрый харч. Мороки, они ж как клещи-кровососы. По-за этим местом нихто не зырит, вот и поразвелось их…

— И как их убить?

— Ой-ой, каким злобунственным голосом загрил! Токо послушайте нашего мал-мал громазда героя! Прозабудь по-за них лучше. Они нас покамест не тронут, а у нас своих делов есть.

— Какое мерзкое место!

— Ах-ха, в Преисподних мал-мал повеселей будя, — сказал Явор. — А таперь стой, мы ужо у реки.

В Подземном царстве была река — тёмная, как земля. Волны тяжело и маслянисто облизывали берега.

— А я, кажется, слышал про это место. Тут где-то есть перевозчик, да?

— ДА.

Он был тут как тут, стоял в низкой и длинной лодке. И плащ его был чёрным, каким же ещё, а капюшон полностью скрывал лицо, причём создавалось ощущение, что это только к лучшему.

— А, приветсы! Как твоё ничё? — весело поздоровался Явор Заядло.

— О НЕТ. ОПЯТЬ ВЫ… — охнул перевозчик. Голос его не столько раздавался, сколько чувствовался. — Я ДУМАЛ, ВАС ИЗГНАЛИ НАВСЕГДА.

— То было мал-мал непоразуменье, — заявил Явор, сползая на землю по доспехам Роланда. — Ты должон нас пустить, мы ведь ужо мёртвые.

Фигура в плаще вытянула руку и указала на Роланда. Палец, который высунулся из-под плаща, был, кажется, костяным.

— НО ОН ДОЛЖЕН ЗАПЛАТИТЬ ПЕРЕВОЗЧИКУ, — обвинительно прошелестел голос, в котором слышалось безмолвие склепов и кладбищ.

— Только когда ступлю на другой берег, — твёрдо сказал Роланд.

— Эй, не боись, — сказал Туп Вулли перевозчику. — Сам же зыришь, он герой. Кому и верить, как не героям, ыть?

Капюшон повернулся к Роланду и целую вечность пристально разглядывал его.

— ЧТО Ж, ТОГДА ЛАДНО.

Фигли хлынули в трухлявую лодку со свойственным им пылом и криками: «Раскудрыть!», «А хде в этом круизье наливают?» и «Да мы прям в открытом Стиксе!»*. Роланд осторожно последовал за ними, поглядывая на перевозчика.

Незнакомец в плаще вооружился огромным веслом, и лодка отчалила от берега. Плаванье сопровождалось скрипом и, к величайшему отвращению перевозчика, пением. Ну, то есть чем-то вроде пения, поскольку песня исполнялась во всех возможных ритмах и безо всякой мелодии:

— ЗАМОЛЧИТЕ'

— ЭТО ПРАВДА НЕВЫНОСИМО'

— Господин Заядло! — окликнул Роланд, пока они рывками продвигались к дальнему берегу.

— Чегой?

— Скажите, почему рядом со мной сидит сырная голова, обёрнутая клетчатой тканью?

— А, эт’ Хораций, Тупа Вулли дружище. Он те не докучёвывает?

— Нет. Но он пытается петь.

— Ну, все плесневелы сыры мал-мал с мелодией.

— Мнянням мням мняммням! — выводил Гораций. Лодка ткнулась в берег, и перевозчик поспешно выбрался из неё.

Явор Заядло вскарабкался по кольчужному рукаву Роланда и прошептал юноше на ухо:

— Бежи, когда я сказану!

— Но я могу заплатить перевозчику, — возразил Роланд, похлопав себя по карману. — У меня есть деньги.

— Чегой? — ужаснулся Явор Заядло, словно в жизни не слышал ничего столь безумного и опасного.

— У меня есть деньги, — повторил Роланд. — Переплыть Реку Мёртвых стоит два пенса. Это старая традиция. Два пенса кладут на веки покойнику, чтобы он мог заплатить перевозчику.