У. Черчилль

1

Никита Хрущев рассказал историю о том, что в 1941 году Сталин, узнав о германском нападении, страшно испугался, уехал в свою подмосковную дачу-крепость, полностью отошел от дел, никого к себе не вызывал, ни с кем не встречался, никого не принимал, не интересовался делами на фронте, на телефонные звонки не отвечал. Сталин находился в состоянии глубокой апатии. Это было полное самоустранение от выполнения всех государственных и партийных обязанностей. В состоянии крайней депрессии Сталин находился больше недели, и только 1 июля члены Политбюро заставили его вновь взять бразды правления в свои руки…

Эту легенду подхватили некоторые историки и повторили ее в тысячах книг, статей, в миллионах выступлений… Эта легенда служит самым главным доказательством сталинской «неготовности» к войне; дескать, он-то лучше всех знал, что армия к войне не готова, что армия обезглавлена, он боялся войны, хотел ее оттянуть, а узнав о нападении, окончательно перепугался и спрятался…

Эта легенда каждое десятилетие обретает как бы новую жизнь. Недавно в Британии вышла книга, в которой описаны параллельно биографии Гитлера и Сталина. Ну и понятно: Сталин страшно боялся, а когда Гитлер напал, то он и подавно перепугался до смерти. Толпа забывает вчерашние сенсации поразительно быстро. Потому такая книга для нового поколения обывателей — вроде открытия. В лондонских автобусах, на вокзалах, в метро повторяют: а вы знаете, что когда напал Гитлер…

Книга сразу стала мировым бестселлером. Пройдет немного времени, книгу забудут, но найдется новый открыватель, легенду повторит, и снова это будет звучать великим историческим открытием, и снова будут охать сэры и мистеры: а вы знаете, когда напал Гитлер…

Спорить бесполезно. Обиваю пороги издательств, предлагаю свои книги о войне, а в ответ: русские были совершенно не способны воевать, к войне они не готовились, армия была обезглавлена, Сталин это знал лучше других, не случайно, узнав о нападении, он перепугался и спрятался…

А между тем…

В страхе НИКТО так себя не ведет.

Теоретически Сталин мог бояться германского нападения до того, как оно совершилось. Но после того, как оно началось, Сталин должен был успокоиться.

2

Так уж мы устроены: боимся того, что должно свершиться. А то, что уже свершилось или свершается в данный момент, уже не так страшно или вообще не страшно. Вспомним, как ведут себя люди в кинотеатре во время демонстрации фильма ужасов. Зал затихает в страхе, когда на экране подозрительно скрипят лестницы и хлопают двери, опасность рядом, но мы не знаем, в чем она заключается, что она собой представляет, и это страшно. Но вот на экране появляется злодей (или резиновая акула, или еще какое чудище), и зал оживился, ужас больше не имеет той остроты, ибо зрителям теперь известно, в чем он заключается.

Знаменитый подводник капитан 2 ранга Петр Грищенко, который среди советских подводников имел самый большой боевой счет, описывает это состояние так: «Опасность, которая нас подстерегает, страшна только до того момента, пока она неизвестна. А как только она становится ясной — вы мобилизуете все силы на борьбу с ней. Здесь уж не до переживаний» (Схватка под водой. М.: Молодая гвардия, 1983. С. 123).

Не менее знаменитый летчик-испытатель Марк Галлай летал на ста двадцати четырех типах летательных аппаратов. О нем говорили, что он может летать на всем, что летает, и немножечко

— на всем, что теоретически не должно летать. Галлай описывает состояние летчика в момент встречи с опасностью (а в работе летчика-испытателя опасность часто бывает смертельной): «Все моральные силы летчика мобилизованы на встречу с любой неожиданностью. Какой именно — он не знает (если бы знал, то она перестала бы быть неожиданностью, да и вообще была бы исключена). Когда наконец она раскроет себя, летчик, сколь это ни парадоксально, сразу успокаивается» (Через невидимые барьеры. М.: Молодая гвардия, 1965. С. 98).

Вспомним книги нашего детства. Вот Робинзон Крузо идет по своему острову и вдруг видит отпечаток босой человеческой ноги. Сам Робинзон босиком не ходил, и отпечаток явно больше его собственного. В дикой панике и ужасе он прячется в своей пещере. (Следует описание ужаса на две страницы.) На острове присутствует опасность, но Робинзон не знает, какая именно. Потом он узнает, что это всего-навсего людоеды, несколько десятков, они режут своих пленников, жарят на костре и пожирают их. Одним словом, ничего страшного.

У Вальтера Скотта в «Айвенго» это состояние описано несколько раз в разных ситуациях. Например, рыцари-вымогатели поймали купца Исаака из Йорка и готовятся кипящим маслом, раскаленными щипцами и прочими экзотическими инструментами и способами заставить его поделиться доходами. «Однако теперь, перед лицом действительной опасности, он был гораздо спокойнее, нежели раньше, когда находился во власти воображаемых ужасов».

И в той же книге: «Любители охоты утверждают, что заяц испытывает больший страх, когда собаки гонятся за ним, нежели когда он попадает им в зубы».

3

От книг детства перейдем к книгам нашей юности и в них найдем то же правило: когда самое страшное уже случилось, человек забывает свои страхи и успокаивается. Вот описание ареста в книге Александра Солженицына «В круге первом»: «Арест выглядел грубовато, но совсем не так страшно, как рисуется, когда его ждешь. Даже наступило успокоение — уже не надо бояться… Странно, но сейчас, когда молния ареста уже ударила в его жизнь, Иннокентий не испытывал страха. Наоборот, заторможенная мысль его опять разрабатывалась и соображала сделанные промахи».

Люди, ждавшие ареста, принимают арест с облегчением. Это рассказывают и те, кого арестовывали коммунисты, и те, кого арестовывали фашисты, — первая ночь в камере — это сладкий успокаивающий сон, до того было много бессонных ночей в ожидании. Теперь неизвестность позади, можно спать спокойно.

Давайте поднимем тексты, которые принято считать классическими, и найдем, что Шекспир, Пушкин, Байрон, Гоголь, Диккенс, Достоевский, Гете, Толстой, Шиллер, Ремарк, Сенкевич, Золя, Цвейг — все говорят об одном: когда случилось самое ужасное — человек успокаивается. Это относится и к немцам, и к русским, к французам и американцам, к полякам, болгарам, евреям, китайцам, индийцам, к эвенкам и чукчам. Так может быть, грузин в таких случаях ведет себя иначе? Великий грузинский поэт Шота Руставели еще в XII веке утверждал, что грузины ведут себя как все. Но оставим литературу.

Эксперимента ради я опрашивал людей возле онкологической клиники. Каждый день в приемной люди ждут результатов: может, рак, может, нет. Люди в приемной сидят в обнимку со страхом, страх — в их глазах, страх гуляет над их головами. А потом человека вызывают к врачу и объявляют: да, рак. Неизвестность прошла. Все человеку теперь ясно. И он успокаивается.

А еще я опрашивал людей, получавших смертные приговоры. Результат тот же. Самое страшное для всех — ожидание приговора: пятнадцать или вышак? А потом: встать, суд идет, именем Российской Советской… к высшей мере наказания — расстрелу. Спрашивал прошедших через это: ну и как? Отвечали: воспринимается с облегчением; пошумишь для порядка, но быстро приходит успокоение. Эдуард Кузнецов: «Свое новое положение приговоренного к смерти осознаешь быстро и привыкаешь к этому легко». Сам я в камере смертников не сидел, смертный приговор получил заочно. Меня вызвали в британское министерство иностранных дел и передали пламенный привет от Военной коллегии Верховного суда СССР. Поделюсь впечатлением: ночь после приговора спал сладким сном и видел счастливые сны, наступило полное облегчение и спокойствие, которое сопутствует мне уже многие годы. В жизни моей с того момента исчезли многие заботы и страхи.