Возвышенная цель Рузвельта — создать единое командование силами Объединенных Наций — крошилась под воздействием поражений. По мере того как японцы продвигались на юг, усиливалась тревога Австралии за судьбу ее незащищенных прибрежных городов. Премьер-министр Джон Кертин не без оснований опасался, что англичане не сумеют укрепить оборону Малайи, которую держали также австралийские пехотные части и их авиаэскадрилья. В чрезвычайной ситуации он связался прямо с Рузвельтом, минуя Черчилля. «Войскам в Малайе необходимо воздушное прикрытие, — телеграфировал он в Вашингтон через день после Рождества, — иначе произойдет повторение провалов в Греции и на Крите, а над Сингапуром нависнет серьезная угроза». Падение Сингапура изолирует Австралию от Англии. Подкреплений Лондона для Малайи совершенно недостаточно, жаловался австралийский премьер Рузвельту.

На следующий день Кертин сделал заявление о независимости Австралии от Великобритании в военной сфере и постарался придать этому заявлению максимальную огласку:

— Не сдерживая себя никакими условностями, я заявляю совершенно открыто, что Австралия обращается в сторону Америки без всяких угрызений совести в отношении наших традиционных связей с Соединенным Королевством.

Декларация Кертина поставила Рузвельта в политические тиски между Лондоном и Канберрой, но он все-таки ободрил в военном отношении напуганных австралийцев. Через неделю после Пёрл-Харбора Маршалл вызвал в Вашингтон 51-летнего штабного офицера Дуайта Д. Эйзенхауэра и поручил ему выработать общий план действий по Тихоокеанскому региону. Быстро оценив обстановку, Эйзенхауэр пришел к выводу, что одновременно с усилиями, призванными помочь Макартуру удержать Лусон, Соединенным Штатам следует оберегать коммуникации, связывающие их с Австралией, и создать там свою военную базу. Стимсон одобрил план — частью из-за того, что опасался слишком явного стремления флота оставить Дальний Восток, пока адмиралы накапливали силы. Он считал, что союзники, если они будут вытеснены с Филиппин и Сингапура, смогут отступить на Ост-Индию и в Австралию, «а в сотрудничестве с Китаем, если помочь ему выстоять», нанесут «эффективные контрудары по Японии». Рузвельт одобрил этот план и вскоре пообещал Кертину значительные подкрепления.

Помочь Китаю выстоять — стержень плана союзников. В дни Пёрл-Харбора Чунцин явился фактором как созидания, так и раскола Объединенных Наций. Черчилль признавался в Вашингтоне, что преувеличивал, кажется, значение Китая. Рузвельт, по его мнению, считал боевой потенциал Китая равным английскому и даже русскому. Черчилль предупреждал Рузвельта, что в США преувеличивают потенциальный вклад Китая в мировую войну. Президент энергично возражал против этого, вспоминал позднее Черчилль. Что случится, спрашивал он британского премьера, если 500 миллионов китайцев пойдут по тому же пути, что и Япония, и приобретут современное вооружение? Черчилль ответил, что его больше беспокоит нынешняя война. Заверил Рузвельта, что «конечно же будет всегда доброжелателен и корректен в отношении китайского народа», который вызывает у него «как раса восхищение и симпатию», но все же оставался при своей точке зрения. Если выразить в одном слове урок, который он вынес из Соединенных Штатов, говорил Черчилль позднее, то это слово — «Китай».

Стали ухудшаться взаимоотношения китайцев с англичанами и в сфере военного взаимодействия. Сразу после Пёрл-Харбора Чан великодушно предложил использовать все китайские ресурсы в интересах общего дела. Его насторожило, что англичане даже в самый опасный период относились к его предложению сдержанно. Уэвелл согласился взять под свое командование только две китайские дивизии для защиты Бирмы, что означало также защиту Бирманской дороги — единственного сохранявшегося пути снабжения Чунцина. Чан опасался также, что в своем предубеждении англичане станут присваивать себе помощь, обещанную Китаю. Но Уэвелл предпочитал защищать Бирму войсками империи, отчасти потому, что сами бирманцы, как он полагал, боялись присутствия в своей стране китайских войск.

— Мне известно о сентиментальном отношении американцев к китайцам, — добавил Уэвелл жестко, — но демократии более склонны полагаться на сердце, чем на разум, а долг генерала состоит или должен состоять в том, чтобы планировать при помощи головы.

В конце января внимание американцев захватил Лусон. Чувства людей, участвовавших в боях в джунглях, могли сравниться лишь с отчаянием высшего военного руководства в Вашингтоне, не способного им помочь, и с драмой людей, попавших в огромную западню, из которой не в состоянии выбраться.

Более подходящего героя драмы едва ли можно выдумать. К 1942 году Дуглас Макартур имел послужной список, распространявшийся на крупнейшие военные события первой половины века, и сделал необычную военную карьеру. Наблюдатель при японской армии в Русско-японскую войну; адъютант президента Теодора Рузвельта; помощник военного министра Ньютона Д. Бейкера; офицер инженерных войск во время экспедиции в Веракрус; начальник штаба 42-й дивизии («Рэйнбоу»); директор Уэст-Пойнта в возрасте 39 лет; на третьем году первого президентства Франклина Рузвельта стал фельдмаршалом армии Филиппин; снова призван в действующую армию в 1941 году.

Макартур и Рузвельт долгое время поддерживали приятельские, настороженные и сдержанные отношения двух бывалых лидеров, которые усматривали друг в друге нечто от примадонны, конкурента и эксперта в своем деле. Теперь их отношения определялись динамикой войны. Во время войны верхний эшелон командования склонен проявлять великодушие и снисходительность к эшелону рангом ниже, который ближе к опасности и героизму и более требователен и критичен к верхнему эшелону. Так обстояло дело на Филиппинах, но оно обострилось особыми условиями. Макартур полюбил Филиппины как вторую родину. Долгое время он личный друг, а также подчиненный Мануэля Кесона, первого президента Филиппинского содружества и лидера длительной борьбы за независимость. Оба считали, что Вашингтон держит на голодном пайке дальневосточное и тихоокеанское командование войск и, в частности, уделяет мало внимания обороне Филиппин. Оба рассматривали Филиппинский архипелаг как бастион в юго-западной части Тихого океана.

Макартур разработал план наилучшего использования своих ограниченных вооруженных сил. В то время как гигантские клещи японцев сомкнулись у Манилы с севера и юга, он объявил столицу открытым городом; искусно совершив рискованный двойной маневр, уклонился от прямого столкновения с превосходящими силами противника и отступил на Батаанский полуостров. Теперь Хомма был вынужден осадить Батаан. С ограниченными силами, поскольку имперское командование считало захват Филиппин второстепенной задачей, японский генерал шесть дней преследовал невидимого противника в лице американцев и филиппинцев в северной части полуострова. Воспользовавшись удобным случаем, он оттеснил войска Макартура к узкой части полуострова; но теперь главные враги противоборствующих сторон — малярия, авитаминоз, дизентерия и нарастающая усталость. Хомма понял, что придется запросить у Токио подкреплений.

Основной задачей Макартура стало заручиться поддержкой Вашингтона. Он собрал свои войска, пообещав, что помощь идет. Послание президента от 28 декабря подбодрило защитников Лусона. «Нью-Йорк таймс» сообщала о большем: «Помощь обещана, — президент обязуется помочь». Даже в январе Макартур заверял свои войска, что «тысячи солдат и сотни самолетов» спешат к ним на помощь. Но ожидавшееся изобилие поставок оказалось на деле каплей в море. Осажденному генералу приходилось иметь дело не только с Вашингтоном, но также с азиатским флотом США под командованием адмирала Томаса С. Харта. Макартур просил его использовать свой небольшой флот для прикрытия пути снабжения среди длинной череды островов и даже для поставок осажденным самолетов и продовольствия. Харт же, располагая горсткой «довольно потрепанных» кораблей, без достаточного авиационного прикрытия и оценивая по-новому ударную мощь японцев, не хотел рисковать своими основными силами. Он согласился только помочь осажденным своим внушительным подводным флотом, но этого оказалось недостаточно. Для облегчения положения войск, вокруг которых затягивалась петля блокады, наняли коммерческие суда, но прорвались к осажденным только 3 небольших корабля.