По тем временам мы с ним знакомство и свели. От того я про вас ему первому проведал.

Дурной расслабил руки.

— Ну, и что дальше будет?

— Беседы вести будем… Большак, — уже серьезно ответил Волынский. — От того, сколь полезными окажутся — и прояснится, что деять далее.

Совсем скоро обоз добрался до Ивановского монастыря, который стоял в восточной части Белого города. Дурной вылез из возка и подивился этой маленькой, но грозной крепостице внутри столицы. Подворье оказалось небольшим, но обоз быстро втянули и ловко разместили на свободном пятачке. Василий Волынский сам соизволил выбраться на свежий воздух, о чем-то долго болтал с местным настоятелем, после чего махнул головой Дурнову: полезай, мол, обратно.

— Покуда тут твои людишки пребудут, — пояснил боярин. — Оно, конечно, на постной каше не зажируешь, однако, твои, видно по всему, и не к такому привычны.

«Странно, — озадачился Дурной. — Почему здесь? Хотя… вон он как по-свойски трепался с настоятелем — может, тот ему брат кровный?».

Волнительно было оставлять черноруссов одних, но приходилось довериться покровителю-старикашке. Иначе дела на Москве не делаются. В принципе, монастырь даже немного успокоил Большака: он верил, что это последнее место, откуда начнут растаскивать ценности. Тем более, его люди за месяцы пути отточили сторожевую службу до абсолюта. Правда, большинство черноруссов, попав в Москву, выглядели слегка оглушенными. Будто каждого мешком по башке стукнули.

«Ну, ничего… Надо привыкать».

Дурной упросил лишь взять с собой Олешу и пару молодых стрелков — в качестве вестовых. Тем выдали коней, и кавалькада тронулась на запад — в самое сердце Москвы. Снова Дурной ничего не видел сквозь мутное оконце, да и сумерки уже прочно легли на город.

Остановился возок на дворе роскошной усадьбы: часть ее была даже каменной (или кирпичной — в потемках не разобрать). Детина вынес боярина на руках из возка, опустил наземь.

— Теперича тебя в горницу сведут — тамо и жити будешь. Ноне не спи, не бражничай! Жди, как позовут!

Иван Прончищев же откланялся и собрался уезжать. Но на миг ухватил Дурнова за отворот кафтана и притянул к себе:

— Ты, Сашко, боле так не ершись, — шепнул он Большаку. — Прогневается Господь да отымет привалившее те счастие. Василий Семенович — в большом доверии у государя. Не Милославский, конечно, но батюшка Федор Алексеевич его привечает и слушает. Так что хватайся обеими руками!

И с таким напутствием Пончищев вскочил на своего чалого — да исчез в сумерках.

Горница оказалась совсем крохотной, видимо, в таких слуги жили. Широкая лавка, сундук да кусок горячей печки, которая, похоже, отапливала сразу несколько клетей. Олешу с вестовыми поселили неподалеку, в таких же комнатушках. «Бражничать» не имелось ни сил, ни желания, а вот спать — даже на твердой лавке — хотелось страшно. Но Дурной терпел — и вскоре его, действительно, позвали.

Чернорусский Большак попал в просторный, плохо освещенный лучинами зал. Но даже их света хватало, чтобы оценить аляповатую роскошь: все стены расписаны в ярких красках, бок печи выложен изразцами с глазурью. Всюду — дорогие ткани с вышивкой. Сам Василий Волынский сидел в резном троне-кресле, укутанный мехами.

Старик молча указал Дурнову на похожее кресло напротив. Беглец из будущего сел — и начался самый долгий и дотошный допрос в обеих его жизнях. Волынского интересовало всё — и Большак старался рассказывать подробно и в деталях. Единственное: он изо всех сил скрывал изначальные сепаратистские настроения в Темноводье, а всё плохое норовил свалить на воеводу Пашкова (последнее было не такой уж ложью). В ходе разговора Дурной неожиданно понял, что Волынский не особо-то старый. Просто он культивировал в себе стариковское поведение: кряхтел, стонал и так далее. То ли немочи его донимали… то ли играл он такую роль в своем круглосуточном театре.

Для беседы Дурной даже прихватил с собой малый чертеж амурских земель (и соседей азиатских), с помощью которого показывал Черную Русь наглядно. И боярин довольно быстро начал в ней ориентироваться, хотя, чернорусская карта сильно отличалась от того, как рисовали Землю в XVII веке.

— Складно баешь, Сашко, — Волынский устало откинулся на спинку своего трона. — Дивные речи, но, по всему видать, правда то… Ступай покуда. Промыслить сие нужно.

А Дурной и рад, ибо глаза его уже слипались, и сил никаких не оставалось. Доволокся он до лавки, рухнул на тонкую подстилку… а среди ночи вскинулся от воплей и криков. Горница его выходила прямо на двор, недалеко от ворот, видимо, там и ругались. Голоса злые мешались с конским ржанием и стуком. Окно в комнате, по случаю зимы было наглухо забито, так что Дурной юркнул за дверь, спустился по лестнице в какой-то хозяйственный «отдел» и нащупал уже дверь входную.

Во дворе бегали люди с факелами. У ворот стояли более десятка мужчин, поблескивая металлом оружия. За воротами тоже кто-то толпился, колотил в ворота и требовал их открыть. Большак нашел взглядом широкую тетку, которая стояла неподалеку и с живым интересом следила за перебранкой.

— Что случилось-то? — поинтересовался у нее Дурной. — Может, помочь надо?

— Да ни! — отмахнулась толстуха. — То дела боярские. Видать, высокородные повздорили. Чтой-то требуют…

— А не ворвутся… те?

Тетка фыркнула.

— Не таковский наш боярин, чтоб до его собственного подворья кто добрался. Рази что рынды царския. Так то не вони… Ты бы шел спать, барин. Ночь холодна выдалась!

И Дурной не стал спорить.

Проснулся он сильно засветло. Вокруг, за стенками слышалась возня и копошня — дворня вовсю обслуживала госпОду. А госпОда дрыхла едва не до полудня… Видимо, Москва заразила этим и Дурнова.

Позвали его лишь на завтрак, который в приличном обществе называют обедом.

— Слыхал-то шумели ночью? — хитро спросил Волынский, старательно жуя пышные свежие пирожки. — То по твою душу приходили.

— Как по мою? — Большак аж поперхнулся с полным ртом каши.

— А вон так, — развел руками боярин. — Мож, ты ведаешь? Прийшли, аки тати, посередь ночи. О трех санях, да с сабельками. Едва ворота не порушили — так тебя хотели.

— Воры? — Дурной всё еще не мог прийти в себя.

Василий Семенович тонко захихикал.

— Воры? На Москве? Да на меня? Экий ты дикой, Сашко. Не… Сибирского приказу то были людишки.

«Нормальный ход! — беглец из будущего, наконец, проглотил ком каши, ставшей колом в горле. — В столице посреди ночи государственные министерства