…Потом они стали спускаться. Шереметев шел первым. Рука Ирины то и дело опиралась на его руку. Камешки из-под ее туфель, шурша, сыпались вниз, он изловчился, поднял один и незаметно сунул в карман.

* * *

2 марта 1913 года Ирина писала Шереметеву из Биарри­ца: «Милый Павел Сергеевич, вы пишете, что есть только одна вещь, которая могла бы заставить вас не думать обо мне… Скажу только, что вы верно угадали про то единствен­ное обстоятельство, которое должно заставить вас больше обо мне не думать…»

Фраза очень неясная. Какую именно «одну вещь» имели в виду оба? Можно предположить, что для Шереметева, готового предложить разведенной Ирине руку и сердце, она оказалась бы потерянной лишь в одном случае: если б решила стать женой кого-то другого. Этот «кто-то» был Сергей Александрович Долгоруков — такая же для нее единственная на всю жизнь любовь, как для Шереметева — она сама.

Подобное предположение подтверждается и фактически: в начале следующего, 1914 года довольно долго дожидав­шаяся развода Ирина Васильевна обвенчалась с князем Долгоруковым. Вся ее налаженная жизнь, вероятно, без горячей любви к мужу, зато полная устойчивости и смысла, оказалась принесена в жертву чувству, с которым Ирина бороться не могла. Но ведь в обществе она слыла идеальной, преданнейшей матерью! И можно лишь предполагать, как нелегко ей далось решение увезти детей от родного отца. Чем вообще оправдывает женщина подобные поступки? Тем, что когда нет искреннего чувства между родителями, то дети тоже не могут быть счастливы… Тем, что страсть, да еще проверенная временем, как у нее, оправдывает все. Стало быть, в союзе с Долгоруковым, обещавшим ей любовь и верность, она и дети будут под надежной защитой.

…Обе семьи, Воронцовы-Дашковы и Долгоруковы, восприняли развод и вторичное замужество Ирины как Божью кару.

Графиня-свекровь не хотела свыкнуться с мыслью, что ей уже не перекрестить внучат в кроватках на сон грядущий, а ее любимец, самый младший из пятерых, Илларион будет теперь жить под мисхорской крышей.

В расстроенных чувствах пребывала и Ольга Петровна Долгорукова. Сознание того, что ее красавец сын, флигель-адъютант государя-императора, женился на многодетной женщине, лишило ее покоя, которым она так наслаждалась в благословенном Мисхоре. Понравится ли это императрице Александре Федоровне? Она, как образцовая жена и мать, не может одобрить подобные поступки. И не отразится ли это на карьере сына, коль скоро императрица имеет большое влияние на мужа?

Но делать, однако, было нечего. Умные женщины, они поняли, что от них теперь ничего не зависит и надо прини­мать вещи такими, какие они есть.

Ирина с детьми приезжала в семью первого мужа. Ста­рики Воронцовы-Дашковы продолжали к ней относиться с полным уважением.

Бывшая свекровь, правда, могла утешиться тем, что ее сын очень быстро наладил личную жизнь. Через год после развода с Ириной Илларион снова женился. Забегая вперед, скажем, что этот брак через восемь лет тоже кончился раз­водом. Но это случилось уже в Париже, куда Иллариона, как и его родных, занесла революция.

…Княгиня Долгорукова, поначалу весьма недовольная выбором сына, узнав Ирину поближе, не только смирилась, но и прониклась к невестке горячей симпатией. Ее привя­занность к ней возросла с появлением у супругов девочки, названной в честь бабушки Ольгой.

Итак, второй брак Ирины увенчался рождением ее шес­того ребенка. Казалось — вот оно, полное, необыкновенное счастье! Наконец-то рядом с ней тот единственно любимый человек, за соединение с которым пришлось заплатить боль­шую цену. Рождение дочери утвердило этот брак, придало, как будто, ему гармонию и завершенность.

А между тем до гибели Ирины оставалось немногим более двух лет.

Как она прожила их? Когда, с какого момента начался тот надлом, который привел ее к мысли уйти из жизни? Ясно одно — это было сделано не в состоянии аффекта, не в приступе жестокой душевной боли. Медленно и неотвратимо шла Ирина к своему концу. В письме великому князю Ни­колаю Михайловичу, с которым она была дружна и который был крестным отцом ее Маши, есть строки, помеченные 3 февраля 1917 года: «В моей душе царит угнетение, от которого не могу отделаться все последнее время…»

Чем он мог ей помочь, что посоветовать? Как и Ирина, Николай Михайлович мог считать себя жертвой возвышен­но-романтического отношения к сердечным делам. Пере­жив в молодости любовную драму, великий князь так и не женился. Однолюб, он предпочел одиночество. До своего страшного конца в Петропавловской крепости, когда его, державшего на руках любимого котенка, комиссары вывели на расстрел, он занимался русской стариной и оставил после себя ряд великолепных, ставших хрестоматийными трудов. Этим заполнялись его дни и годы. При всей его увлечен­ности, то угнетение, отсутствие душевного спокойствия, о котором писала Ирина, было ему знакомо не понаслышке.

Наверняка князь догадывался о причине внутренней тревоги Ирины и прямо связывал ее с Долгоруковым — ведь в узком мужском кругу, к которому принадлежали и он, и Иринин муж, все было известно друг о друге. Но бывают ситуации, когда советы бесполезны. Великий князь, желая ду­шевно поддержать Ирину, послал ей и Маше по крестику…

Между тем, ни о каком явном конфликте в семье Долго­руковых речи, казалось, не шло. Со стороны никто не мог заметить напряженности между супругами.

В мае 1917 года двор переехал в Ливадию. Долгоруков исполнял свои обязанности при Николае II и бывал в ливадийском дворце почти ежедневно.

Нередко приезжал он сюда всем семейством. Дети Ирины пополняли компанию детей Николая II. У взрос­лых шла та же, что и в Петербурге, только в уменьшенном масштабе, светская жизнь: концерты приглашенных зна­менитостей, любительские спектакли, танцы, благотвори­тельные базары.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, которая жила здесь же, в старом, памятном еще по мужу Александру III дворце, всякий раз выказывала Ирине особую симпатию и нередко приглашала ее на чаепитие в кругу своих дочерей, великих княгинь Ксении и Ольги.

16 мая в Мисхоре состоялось домашнее торжество: Ирине исполнилось тридцать восемь лет. По этому пово­ду императрица записала: «Ненадолго выходила в сад… набрала чудесных роз для Ирины, у которой сегодня день рождения. Передала букет Долгорукому…»

В своих мемуарах князь Петр Сергеевич Урусов упо­мянул о том впечатлении, которое произвело на него, тогда четырнадцатилетнего подростка, появление прелестной гостьи, как оказалось, буквально накануне ее гибели.

«К моей маме из Мисхора приехала с визитом княгиня Ирина Долгорукая, в первом замужестве графиня Ворон­цова, женщина большого очарования. Она казалась счаст­ливой и довольной результатами экзаменов одного из своих сыновей. Была запланирована наша встреча с ее старшими детьми, Романом и Марией, которые были приблизительно нашего возраста… Мы были потрясены, когда узнали, что ровно через неделю после этого посещения княгиня умерла во сне. Она была в расцвете сил…»

То, что Ирина Васильевна обладала необыкновенной привлекательностью, которая действовала даже на детей, доказывают впечатления еще одного юного существа — княжны Сони Долгоруковой.