— Да, — не без досады сказал Тикаки. — То, что рассказал мне Рёсаку, многое объясняет.

— Многое в связи с этим, как его, Ганзером?

— Повторяю ещё раз — Ганзер у него есть, это точно.

— Да ладно, я никогда и не говорил, что вы поставили неправильный диагноз. — Фудзии подбоченился, выпрямив крепкую, прекрасной формы спину, потом кончиками пальцев приподнял козырёк фуражки. Ему ещё трубку в рот и будет ну точь-в-точь генерал Макартур, портрет которого Тикаки видел в школьном учебнике обществоведения. Тут мимо них, отдав честь, прошли несколько надзирателей. Кивнув им, Фудзии сверху вниз посмотрел на Тикаки.

— Кстати, как там Сунада? Вот уж с кем не соскучишься! Надеюсь, хоть вы сможете помочь.

— Он уже успокоился. Его лучше побыстрее вернуть в обычную камеру.

— Есть. Будет сделано, — сразу же согласился Фудзии, и Тикаки посмотрел на него с некоторым недоумением.

— Сообщите об этом начальнику службы безопасности. В настоящее время с точки зрения психиатрии его состояние не вызывает беспокойства.

— Но… — начал Фудзии и, поколебавшись, продолжил: — значит ли это, что до завтрашнего утра…

— Да, именно до завтрашнего утра, — резко ответил Тикаки и пошёл прочь, но Фудзии последовал за ним. Когда они приблизились к входу в нулевую зону четвёртого корпуса, Тикаки замедлил шаг, рассчитывая отделаться от Фудзии. Но тот снова сделал знак, приглашающий следовать за ним.

— У меня дела в медсанчасти. Я должен доложить о Сунаде.

— Всё равно главврача сейчас нет на месте. Они с начальником отдела управления недавно уехали в министерство. Может, вы пока посмотрите одного из моих заключённых?

— Кого это? Вроде больше заявок не было.

— Сюкити Андо. Это тот самый информатор. Противный тип, который всегда так визгливо смеётся. У меня возникли кое-какие опасения на его счёт. Хотелось бы знать мнение специалиста.

— А его не насторожит мой неожиданный визит?

— Нет, наоборот, этот тип не из таких, он всегда рад до смерти, когда к нему кто-нибудь приходит. Что, кстати, тоже странно. Мне он представляется довольно интересным объектом для психиатра. Я подумал, что вы тоже им заинтересовались, ведь вы взяли его личное дело.

— Ну и ну, похоже, у вас всё тут схвачено, — усмехнулся Тикаки. Фудзии тут же открыл зарешечённую дверь, ведущую в нулевую зону.

Из сверкающих жёлтых дверей с жёлтыми же ручками то и дело выскакивали чёрные сигнальные рейки. Будто камеры тянули чёрные руки, настаивая на своём праве к волеизъявлению. Чаще всего постовой делал вид, будто ничего не замечает, и только когда число рук достигало какой-то определённой цифры, с недовольным видом отрывал зад от стула и, отодвигая заслонки глазков, по очереди выслушивал просьбы заключённых. «Господин надзиратель, который час?», «Возьмите деньги с моего счёта и купите мне консервированные персики!», «Принесите мне книги», «Ещё не пора на спортплощадку?», «У моей авторучки сломалось перо, дайте мне карандаш», «У меня унитаз плохо спускает», «У меня невралгия, срочно вызовите врача», «Ах ты скотина, сколько тебя можно ждать?» Надзиратель не столько сторож заключённых, сколько их слуга. Естественно, что мало кто спешит двигаться с места по первому зову.

Но здесь, в нулевой зоне, дело обстоит немного иначе. Как только раздаётся стук опускаемой сигнальной рейки, постовой тут же инстинктивно настораживается, потом бросается вперёд, словно паук на попавшую в его сеть жертву. Быстрота реакции придаёт движениям здешних надзирателей особую значительность, делает их похожими скорее на ловких администраторов, чем на слуг.

Камеры здесь тоже устроены иначе. Двери выкрашены наисвежайшей жёлтой краской, латунные части отполированы до блеска. Они вроде бы такие же, как в других зонах, однако сделаны из лучших материалов, к тому же здесь явно тратится больше усилий на поддержание их в хорошем состоянии. С первого взгляда понятно, что за каждой из этих дверей содержится чрезвычайно важная особа.

Вступив на территорию нулевой зоны, Тикаки невольно вздрогнул, словно его вдруг ударили под дых. Это место было хорошо ему знаком о, он часто заходил сюда, чтобы осмотреть кого-нибудь из заключённых, к примеру того же Тёскэ Оту, и всё же каждый раз у него возникало какое-то странное ощущение, к которому он никак не мог привыкнуть. Вот и сейчас ему вдруг показалось, что он на похоронах. Кто-то читал сутру, в воздухе веяло запахом смерти. Хотя вроде бы никаких оснований для этого не было: вокруг было светло и чисто. Со своего поста им энергично отдавал честь хорошо ему знакомый старший надзиратель Таянаги. Фудзии, который был значительно моложе этого надзирателя, небрежно козырнул в ответ. Опять послышался голос, читающий сутру. Приглушённый железной дверью, он тем не менее звучал достаточно громко и заполнял всё пространство, словно голоса цикад в разгаре лета.

…так сказано: «В преступлениях погрязшему должно одно — произносить имя Будды. Все мы живём, осенённые его милостью, и хотя мрак заблуждений этого мира застилает наш взгляд и глаза не видят его, свет великого милосердия вечно нас освещает». Великий учитель Гэнку, озарённый светом Учения…

Какой странный запах. Разумеется, смертью здесь никак не может пахнуть, но почему-то именно это сразу же приходит в голову. К запаху человеческого тела и пота, который присутствует во всех тюрьмах без исключения, примешивается ещё какой-то дополнительный неприятный запах, раздражающий слизистую носа. Фудзии приказал открыть камеру Сюкити Андо. Надзиратель Таянаги покинул свой пост и, шаркая, легко понёс своё тучное тело вперёд. Как будто шёл в атаку на противника во время состязаний по дзюдо. Голос стал ещё громче, он резал слух.

О Великом обете молва разнесётся по миру зла… И вера поможет тебе прервать постоянный круговорот рождений и смертей, вырваться из этой обители и вступить в мир блаженства — покоя и недеяния…

— Это Катакири, — объяснил Фудзии. — Он понял, что кто-то пришёл, и нарочно старается погромче.

— Кажется, мы не совсем вовремя. — Оторвавшись от глазка, Таянаги прищёлкнул языком.

— А что такое?

— Как бы вам это сказать… Он дрочит… Как раз в самом процессе.

— Ну и ладно. Открывай. Он сегодня с обеда чудит, я хотел, чтобы доктор его осмотрел.

Дверь решительно открыли. Юноша стоял на циновке в центре камеры лицом к двери. Белели обнажённые длинные ноги. Ухватив себя за передок обеими руками, он продолжал онанировать. Судя по всему, присутствие посторонних ему совершенно не мешало, наоборот, с торжествующим видом он кончил прямо у них на глазах. При этом на лице его не было ни малейшего смущения, как будто он занимался самым естественным делом, и в результате зрелище не производило впечатления чего-то непристойного. Надев штаны, он поклонился, словно циркач, закончивший номер.

— Ну ты даёшь! — сказал Фудзии. — Какого чёрта ты этим занимаешься средь бела дня?