— Понятно. — Услышав слова «в целях поддержания порядка», которые здесь, в тюрьме, являются самым веским аргументом, надзиратель дрогнул и, звеня связкой ключей, пошёл по коридору. Его не столько убедили разъяснения Тикаки, сколько он просто не сумел дать ему должный отпор. Теперь он явно сердился на себя за это и даже дверь камеры распахнул демонстративно резким движением.

Рёсаку Оту они застали в самый неподходящий момент — он справлял нужду: сквозь открытую дверь видна была фигура мужчины, который сидел верхом на унитазе и тужился. Унитаз в обычное время служит стулом; для того чтобы этот стул превратился в унитаз, достаточно просто снять крышку, но никаких приспособлений, которые хоть как-то загораживали бы его, нет. Тикаки отвёл глаза, и только когда услышал голос: «Всё, готово дело», медленно снял ботинки и вошёл в камеру

— Я врач из медсанчасти, мне надо бы поговорить с тобой.

В камере ещё сильно пахло, и Тикаки невольно ощутил себя в деревне возле выгребной ямы. Рёсаку почтительно согнул своё по-крестьянски коренастое тело: он сидел в церемонной позе, положив руки на колени и опустив глаза. Полустёртым, морщинистым лицом, обнаруживающим некоторое сходство с Тёскэ — не зря они были родственниками, — он напоминал сидящего у обочины дороги под дождём и ветром бодхисаттву Дзидзо.

— Можно? Я хотел бы кое о чём тебя спросить. Это связано с Тёскэ. У него невроз, и он всё время говорит о тебе. Вот мне и захотелось с тобой увидеться.

При имени Тёскэ в опущенных глазах Рёсаку что-то мелькнуло. И Тикаки, не желая упускать момента, начал с места в карьер.

— Тёскэ утверждает, что ты обманул его. Что он никогда не простит тебя — ведь он был всего лишь пособником, а ему назначили максимально суровое наказание, квалифицировав преступление как групповое по предварительному сговору с равной ответственностью соучастников. Из-за этого он очень мучается, и на этой почве у него возник невроз. А ты что об этом думаешь?

— Брехня это всё, — злобно бросил Рёсаку. — Этот негодяй просто-напросто распоследний брехун.

— Что именно — брехня?

— Да всё! Всё — от начала до конца. Я ни в чём не виноват. Он всё сделал сам, а теперь врёт, что я его подучил.

— А ты не можешь рассказать более подробно?

— Зачем? Ну расскажу я вам — и что вы будете делать? — Рёсаку бросил беглый взгляд на Тикаки. — Ведь мне уже вынесли приговор, что толку теперь об этом говорить?

— Ты, конечно, прав, — признался Тикаки, — но мне просто хочется знать, как всё было на самом деле. По словам Тёскэ выходит, что во всём виноват его дядюшка, то есть ты, что ты втянул его в эту историю вопреки его желанию. И вот здесь у меня возникают сомнения. Не люблю, когда одного изображают злодеем, а другого средоточием всех мыслимых добродетелей.

— Да без толку. Судья ничего не понял, и вы не поймёте.

— Ну хорошо, о деле я не стану тебя расспрашивать, но, может, ты мне всё-таки расскажешь о Тёскэ? Я врач, а он мой пациент, я хотел бы получить сведения, которые помогли бы мне его лечить.

— И что у него не в порядке?

— А вот это. — И Тикаки ткнул пальцем в собственную голову. Но Рёсаку на него не смотрел. — У него невроз. С головой у него не в порядке, он словно бы повредился в уме и ведёт себя как ребёнок.

— Да всё у него с головой в порядке.

— Ты думаешь?

— Голова у него варит как надо. Просто лентяй, каких мало, вот и учился плохо, а так голова у него не хуже, чем у других.

— Так значит… — начал было Тикаки, но Рёсаку, не слушая его, провал говорить:

— У него с сердцем проблемы, а не с головой. Неблагодарная скотина! Представляете, когда этот негодяй, закончив среднюю школу, болтался без дела, я пожалел его и взял к себе на работу. Его отец, мой младший брат, тоже был тот ещё лоботряс. На своей земле работать не получилось, он — мотыгу за пояс и на заработки, а кому он нужен, хромой-то? Ну, я пожалел их и взял к себе Тёскэ. И лучше бы я этого не делал, с того момента всё и пошло наперекосяк. Этот негодяй, как и папаша его, оказался лоботрясом: только и думал о том, как бы увильнуть от работы. Представляете, пошлю, к примеру, его в горы валить деревья, а он до ночи болтается неизвестно где и ни одного дерева не повалит. Ну, я решил проверить, чем это он занимается, и что же? Оказалось, он прямым ходом в город и целый день режется там в патинко. Зная, что человек он не такой уж и крепкий, я поручил ему выращивать грибы энокидакэ, думаю, хоть здесь сгодится, а он, представляете, все грибы сгноил. Голова-то у него варит, поначалу всё ходит да талдычит — как возьмётся за дело, как то да сё, но дальше разговоров не идёт. Я в конце концов примирился и с этим, ну раз такой уродился, что с него взять, и особенно его не донимал попрёками… А однажды вдруг приходит он и говорит: «Мне тут подарили кой-какое барахлишко — часы, рубашку, носки, подержи пока у себя». Ну, мне это сразу показалось странным. А тут вдруг оказывается, что убили Эйсаку, да не одного, а со всей семьёй. Эйсаку — это мой старший брат, он жил по соседству. Работящий был мужик, выращивал яблоки и всякое такое, денег у него было невпроворот, небось поэтому негодяй и взял его на заметку. Короче, Тёскэ попал под подозрение и полиция пришла ко мне с обыском. Ну и обнаружили вещи, которые он мне оставил; оказалось, всё это краденое, и меня тоже замели. Я-то, дурак, думал — сразу выпустят, ведь я и знать ничего не знал, когда брал эти вещи, а получилось вот что: сказали, будто я и есть главный преступник, то есть я и убил Эйсаку и его домашних. Поверили брехне этого негодяя Тёскэ. А на самом деле он сам всё придумал, сам всех прикончил, а повесил на меня, мол, мы с самого начала были заодно.

— Но почему же на суде его не разоблачили?

— Да как его разоблачишь? Он врать мастак. На месте преступления нашли мои отпечатки, ну и раздули, дескать, я их оставил во время преступления — это надо же такое загнуть? Отпечатки-то дутые! Да я к брату то и дело заглядывал, у него там везде мои отпечатки! А тут ещё Тёскэ набрехал, якобы мы с братом не ладили. Вот вздор-то! Мы всегда дружили. У меня полей 6 танов[6]6 сэ,[7]я в год собирал 26 мешков риса, работал в поте лица и никогда у брата не одалживался. А этот подлюга Тёскэ наплёл с три короба. Будто бы я страшный проныра, просил у брата денег в долг, а тот мне отказал. Ну и как-то так сумел подвести к тому, что мы с братом повздорили. А там пошло-поехало, в конце концов оказалось, что это я подговорил Тёскэ убить семью брата, с которым был на ножах, что это я первым забрался в дом и т. д. Вот так вот. Дальше — больше: выяснилось, что и нож, и меч, которыми было совершено убийство, принадлежат мне, а это уже неопровержимая улика…

— Да, действительно, — задумался Тикаки. Знай он заранее, что сегодня встретится с Рёсаку, он бы как следует проштудировал его личное дело. Когда он брал в общем отделе личное дело Рёсаку Оты, он планировал ознакомиться только с пунктами, касавшимися Тёскэ. В рассказах Тёскэ и в его личном деле Рёсаку представал человеком алчным, постоянно конфликтовавшим со старшим братом из-за земельных угодий, которые тот унаследовал ещё до сельскохозяйственной реформы. Человеком необузданным, который постоянно скандалил с Эйсаку, обвиняя его в том, что тот нарушил договорённость и не передал младшему брату, то есть Рёсаку, после его женитьбы сто цубо[8]земли и дом. Дебоширом, который во время семейных сборищ на празднике Бон и на Новый год напивался до бесчувствия, буянил и всё крушил вокруг себя. Человеком крайне безнравственным, который развратил своего племянника Тёскэ, приохотив его к азартным играм, спиртному и стимулирующим препаратам…