узнал, что идет подготовка к большому бою. В сумерках и при полном затишье на передовой я явился к командиру одной из рот — его блиндаж был всего в полсотне метров от первой траншеи.

Вскоре разыгралась метель. Но подготовка к бою шла полным ходом. Даже мне пришлось по мере сил включиться в нее: беседовать с солдатами о боевой задаче, проверять оружие. Бой начался не на рассвете, как обычно, а задолго до рассвета. Вероятно, это было сделано с целью обмана противника: пусть думает, что началась обычная разведка боем, только и всего…

Бой продолжался… трое суток! Когда я выбрался с передовой, меня кто-то подвез на санях до Кашелево. Но в каком виде я явился в редакцию! Меня и узнать-то, вероятно, было трудно: в измазанном глиной маскхалате, обросший, исхудавший, почерневший, как бродяга! Ничего не говоря, я свалился в нашей землянке и проспал очень-очень долго: ведь за трое суток мне не пришлось даже сомкнуть глаз! А когда очнулся, попытался вспомнить о прошедшем бое — и ничего как следует не мог вспомнить! В голове перемешались сотни сцен, и получилась какая-то невообразимая каша из наблюдений. И в блокнотах не оказалось ни одной записи! Ни одной!

Но тут мне сунули в руки свежий номер нашей газеты. На ее первой полосе жирным шрифтом было напечатано специальное вечернее сообщение под таким заголовком: «Новый удар по противнику. Началось наступление наших войск на Центральном фронте». Я поразился:

— На Центральном? Это… где же?

— Да на нашем же и Калининском, — ответили мне. — Читай.

В сообщении указывалось, что на днях (о, эти дни я запомнил навсегда!) наши войска перешли в наступление в районе восточнее города Великие Луки и в районе западнее города Ржева, где фронт противника прорван в трех местах.

Мне вздохнулось:

— А мы так и не прорвали…

— Читай, читай!

Оказывается, там, где немецкий фронт был прорван, наши войска продвинулись вперед от двенадцати до тридцати километров, перерезав наконец-то железную дорогу Вязьма — Ржев.

Вслед за первым появились еще два специальных, обнадеживающих сообщения Совинформбюро о наступательных боях на Центральном фронте. Однако в заметках, следующих за главными сообщениями, все чаще и чаще стало отмечаться, что наступление ведется лишь на ряде участков фронта, что наши войска закрепляются на занятых рубежах, укрепляют свои позиции и отражают беспрерывные атаки противника. Почти совсем исчезли сообщения о занятии населенных пунктов, а говорилось лишь о количестве разбитых дзотов и подавлении вражеских батарей. Для нас, людей военных, стало ясно, что наше зимнее наступление уже иссякло: ржевский выступ, весьма опасный для Москвы, вновь оказался крепким орешком.

Горько говорить о наших военных неудачах, горько вспоминать о них, но и замалчивать их или упоминать о них лишь мимоходом, как это делается в иных мемуарах, тоже не дело. Война есть война. Она не бывает без неудач. К тому же эти неудачи учат воевать не меньше, чем хорошие победы, а это должно цениться полной мерой. И еще надо помнить, что потери человеческих жизней одинаково трагичны в любой военной ситуации и каждый, где бы он ни погиб (при победе или поражении), где бы ни проявил свое геройство или пролил свою кровь — герой одной благородной породы, одного высокого накала, святой любви к Родине. И все они — и побеждавшие, и терпевшие неудачи на войне — все должны вознаграждаться в одинаковой мере, им должны оказываться одинаковые почести. А у нас как бывало? Где успех — там награждали многих, а где случалась оплошность — там и доброго слова порой никому не говорили, хотя здесь, бывало, проявлялось наибольшее геройство.

…Наша дивизия так и осталась на прежних позициях.

После того как закончились бои, я обратился к редактору с неожиданной просьбой:

— Товарищ капитан, разрешите поохотиться?

— Что-о? — не понял Комаров.

— Ну, походить с часок по полям и хотя бы посмотреть на заячьи следы, — пояснил я смущенно. — Истосковался.

— Иди, иди, — все поняв, разрешил Комаров.

Я надел свой загодя выстиранный маскхалат, поставил автомат на одиночный выстрел и отправился в поле — на юг от Кашелева. Как трепетало в те минуты мое охотничье сердце! Все забылось! Все отлетело прочь! Это были минуты разрядки, первого отдыха на войне. Но мое наслаждение любимой с детства охотой, к сожалению, продолжалось недолго. Перешел я маленький ложок, заросший кустарничком, стал подниматься в заснеженное поле, зорко осматривая все места, где могли скрываться зверушки, и вдруг вижу — на самой меже, среди невысокого бурьяна, дремлет после ночного мышкования лиса. Услышав скрип снега, она быстро открыла глаза — и последний раз взглянула на белый свет. Выстрел был мгновенен и точен. Лиса завертелась на меже, но пока я, не торопясь, приближался к ней — испустила дух. Она оказалась на редкость огромной. Ее пушистый хвост почти начисто заметал мой след в поле.

Ну и разговоров же было в редакции, и веселья! Все на некоторое время забыли и о войне…

Глава пятая

I

Незадолго до Нового 1943 года редактор Комаров предложил мне написать новогодний рассказ — традиционный по форме, но, конечно, на материале войны. В то время, несомненно, серьезные нервные потрясения вызвал у гитлеровцев провал их планов под Сталинградом и на юге. Да и на нашем фронте они не могли быть спокойными, хотя и удерживали свои позиции. Это и натолкнуло меня на мысль использовать для рассказа один забавный случай, происшедший на участке нашей дивизии.

В рассказе «Русак» я описал, как немецкие офицеры собрались на передовой линии встречать Новый год. Все шло как положено. Но едва офицеры, поглядывая на часы, подняли бокалы, перед первой траншеей загремели оглушительные взрывы. Немецким офицерам показалось, что русские, не считаясь с торжественной минутой, опять начали наступательный бой. Не разобравшись, в чем дело, они бежали к передовой линии, а за ними и солдаты.

В действительности же случилась самая обыкновенная история. На минное поле перед немецкой траншеей, где с определенным умыслом были разбросаны осиновые ветки, соединенные проводами, выбежал заяц-русак. Он начал лакомиться молодым осинником — и взорвал минное поле. Этот непритязательный рассказ, однако, был замечен в отделе печати политуправления Западного фронта. Оттуда вскоре я получил письмо. В начале февраля меня собирались вызвать в политуправление и обещали создать необходимые условия для творческой работы. Меня это здорово обрадовало: я, признаться, мечтал получить хотя бы небольшой творческий отпуск для создания книги.

Но отзыв меня из дивизии задержался. Тем временем весь февраль, как и январь, поступали радующие до глубины души сообщения Совинформбюро об огромных победах наших войск не только на