– Про нее.

Штырь скрипнул зубами.

– Я начинаю жалеть, что поставил на ответственную должность кретина, который еще в разведчиков не наигрался!

– За кретина потом извинитесь, – напомнил на будущее Недельский. – А пока я намерен использовать шанс, подаренный мне противником.

Штырь шумно поднялся из-за стола.

– Три дня тебе, Валера. Не справишься – потеряешь должность.

– И одного достаточно, – улыбнулся тот. – Доверьтесь мне. «Сорок третий» очень скоро будет здесь, в Петрозаводске. Я это чувствую.

Начальника центрального следственного изолятора чутье не подвело. Во втором часу ночи Голота прибыл в город. Черную «Волгу» с горкомовскими номерами беспрепятственно пропускали на всех пикетах и постах, она, не притормаживая, миновала два пункта пограничного контроля и зону въездного досмотра. А в Петрозаводске едва не случился казус. На улице Антикайнена с «Волгой» поравнялся мотоцикл Госавтоинспекции. Молодой лейтенант сделал знак водителю опустить стекло. Тот послушно покрутил ручку и замахал в окно:

– Привет, Леонид! Извини, спешу!

– Какими судьбами, Юра? – полюбопытствовал инспектор. – Ты без шефа?

– Да вот, – водитель кивнул в сторону притихшего Голоты, – журналиста привез.

– Из какой газеты? – не унимался лейтенант.

Юра пожал плечами. Ответ был за Андреем. Он наклонился вперед и вдруг крикнул запальчиво:

– Улица Антикайнена – ваш маршрут патрулирования?

– Мой, – растерянно подтвердил инспектор.

– Я делал репортаж с вашим начальником, – заявил Голота.

Лицо лейтенанта просветлело.

– Это который вышел в «Вечерке?»

Андрей важно откинулся на сиденье и не ответил.

– Ясно, – кивнул мотоциклист. – Успехов вам в вашем труде! – И поддал газу.

Машина свернула на проспект Ленина. Голота смотрел в окно на мелькающие огни и чувствовал, что сердце его сейчас разорвется от боли и тоски. В этом городе сколотым камнем прокатилась вся его короткая жизнь – странная, никчемная и никому не нужная. Здесь он страдал и причинял страдания другим, здесь, в стареньком кинотеатре, встретил единственную любовь – тоже, как и жизнь, странную и необъяснимую, здесь, наконец, произошла главная трагедия Андрея Голоты, которой он сейчас должен получить исчерпывающее объяснение.

На перекрестке с улицей Кирова «Волга» повернула налево. Теперь она ехала параллельно улице Дзержинского, по которой совсем недавно, такой же холодной ночью, другая «Волга» везла Константина Карловича Бабицкого.

Когда водитель миновал Левашовский бульвар, Голота тронул его за плечо:

– Останови здесь, Юра. Я приехал. Спасибо тебе…

«До Малой Слободской – рукой подать, пройдусь пешком, – решил Андрей. – Кроме того, водителю не обязательно знать мой конечный маршрут».

Он вынул из кармана красную бумажку с профилем Ильича[19]и положил на торпеду.

Юра вмиг стал пунцовым, как эта купюра.

– Ну что вы… Не нужно.

– Нужно, – отрезал Голота. – Ты бы сейчас отвез своего ловеласа домой и уже видел сны. А из-за меня будешь дома только под утро. – Он вышел из машины. – Прощай!

Ночная сырость лезла за воротник. Ветер норовил слизать шляпу с головы Андрея, и тот удерживал ее обеими руками, шагая по тротуару мимо потухших витрин магазинов, унылых киосков и прожорливых подворотен.

Его покачивало из стороны в сторону, как пьяного. Если не считать тревожного получасового забытья в машине, наступившая ночь была для него второй ночью без сна. Но Андрей крепился. Грядущая встреча делала его сильным и выносливым.

Повернув на Малую Слободскую, он остановился. Этим путем в тот роковой вечер он шел к дому Анны. Казалось, с тех пор прошла жизнь. А может, действительно, прошла. Больше нет Андрея Голоты. Он казнен выстрелом в затылок в мрачных, скорбных стенах следственного изолятора. Тетя Таня получила короткое извещение о приведении приговора в исполнение. И – свидетельство о смерти ее единственного и любимого Андрюши. Захоронение держится в тайне. Могилы нет. Ничего не осталось после него. О нем забыли, и никому неизвестно, что на свете появился новый Голота – затравленный дикий зверь, изнеможденный, но не сдавшийся, загнанный, но не пойманный.

И только теперь Андрей, кажется, начал постигать смысл странных слов, сказанных о его матери: «Смерть похитила ее неготовую». Ведь и о нем самом можно сказать то же самое! Эта новая, вторая жизнь, подаренная ему господином, должна послужить искуплением первой. Он обязан успеть сделать то, о чем и не помышлял раньше, чему не придавал значения, чего не понимал и даже стыдился. Мы ведь нередко стыдимся просить прощения в гордыне своей, и сами прощаем в той же гордыне – снисходительно и напоказ.

Голота решительно двинулся вперед по пустынной улице. Ему оставалось пройти квартал. Он мог бы проделать этот путь с закрытыми глазами. Здесь каждый дом, каждая вывеска над магазином, каждый водосток на углу были ему знакомы. Вот детская хоккейная площадка. На ее деревянном борту до сих пор виднеется хулиганская надпись, сделанная масляной краской: «ЦСКА – кони!» Вот новое здание АТС. Перед ним на тротуаре обычно грудятся огромные деревянные катушки с кабелем в свинцовой оболочке. А вот и «стекляшка» «Овощи-фрукты». Все так же чьей-то заботливой рукой привязана проволокой к перилам тележка с высокими железными бортами.

Перед киоском «Пиво-воды» Андрей свернул во двор. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, и его стук гулким эхом отскакивал от стен, катился по крышам, звенел в стеклах домов.

У самого подъезда Голота вдруг обернулся. Автовладельцы никогда не ставят машины вот так, колесами на детскую площадку. Соседи бы давно подняли шум. Значит, этот темный «Москвич» не здешний. И еще одна странность: вдоль дома полно места для парковки, а эту машину умышленно поставили так нелепо – напротив подъезда.

За стеклом, в полумраке салона, шевельнулось лицо, и Голота похолодел: в «Москвиче» находился человек!

Раньше чем Андрей успел что-либо обдумать, он услышал свой собственный пьяный голос:

– Т-товарищ! П-прошу меня п-простить… – и двинулся неуверенной походкой к машине.

Человек в «Москвиче» замер, настороженно наблюдая за странным субъектом в пальто и шляпе. Тот, выписав по тротуару кривую, подошел к водительской дверце, шутовски поклонился и шлепнул себя пальцами по губам:

– Не угостите даму сигареткой?..

Человек в «Москвиче», поколебавшись, опустил стекло и негромко сказал:

– Не курю…

– Я тоже! – обрадовался Голота и ухватился за дверцу, чтобы не упасть. – И не пью…