* * *

Только сохранившиеся письма великой княгини приоткрывают завесу тайны, окружающую образ это женщины. И образ этот весьма неожиданный. Прежде всего Елизавета Федоровна предстает в своих письмах отнюдь не забитой и покорной прихотям мужа женщиной и не ангелом «не от мира сего». Одно из писем датировано мартом 1899 г., когда Россия была охвачена первой всеобщей студенческой забастовкой. Великая княгиня утешает Николая, напоминая ему, что «у всех бывают минуты уныния, – что ж, надо уповать на Бога и верить что Он наставит – и в особенности тебя, Своего помазанника», и рекомендует почитать «чудесную книгу», которая исполнена «глубокого смысла, полезного для правителя». Только книга эта – отнюдь не Святое Писание и не какие-то откровения отцов церкви. Елизавета рекомендует своему шурину… мемуары Бисмарка и замечает: «как человек он не может нравиться, но как министр и государственный деятель он непревзойден».

Она именно великая княгиня, увлеченная российской и мировой политикой и весьма амбициозная. Она имеет свое мнение и не стесняется высказывать его. «Всеми овладело чувство неуверенности, – пишет она, – и в такой момент необходимо, чтобы каждый оставался на своем посту». И тут же начинает обсуждать последние назначения в правительстве: «Я так рада, что тебе нравится Б. (Н. И. Бобриков, назначенный губернатором Финляндии. – Е. П.). Подумать только, какой вздор – воображают ведь, что ты хотел, чтобы это место занимал Костя (великий князь Константин Константинович. – Е. П.). Какой-то бред, а его еще повторяют. Он чудный, но он – поэт, а поэт не способен справиться со столь серьезной должностью. Он даже не может свой полк содержать в порядке, этот мечтатель. И потом я уверена, что ты не хочешь, чтобы великие князья занимали такую должность или же были еще генерал-губернаторами. Мы в нашем положении не должны занимать такие посты, на которых с нами можно было бы обращаться, как с простыми смертными. В военном командовании – другое дело, так всегда было, и это тот род службы, что ожидаешь от великого князя. А все прочие посты, где становишься мишенью для каждого, даже унижают наше звание… Мы должны окружать пьедестал нашего государя и быть верными ему». И, не упуская случая, напоминает о заслугах своего мужа: «Он делает все, что только возможно, чтобы угодить тебе, и, тем не менее, мы пережили много горьких минут».

В другом письме она снова касается студенческих волнений и дает свои рекомендации по борьбе с ними, которые звучат отнюдь не в духе христианского всепрощения. «Мой милый, мой дорогой брат, – пишет великая княгиня, – если бы только ты не шел на поводу у общественного мнения! Бог благословил тебя редким умом, так доверяй же своим собственным суждениям! И Он вразумит тебя быть жестким, и очень жестким! И потом, оказывай хотя бы некоторое доверие своим министрам, либо же отставь их, если не считаешь достойными, но ради себя самого и ради своей страны не подрывай их авторитета перед всем миром! Это невероятно опасно, и название этому – революция сверху. Ты не представляешь себе, какой угрожающе серьезный оборот приняло это дело, и все честные, верные, лояльные подданные вопиют: „О, если бы он управлял железной рукой!“»

Далее она излагает свой план действий (очень осторожно, так как было хорошо известно, что Николай не выносит никакого давления на себя и просто перестает слушать, когда ему советуют то, с чем он внутренне не согласен): «Можно, я выскажу одну мысль? Возможно, это и вздор, годный лишь на то, чтобы швырнуть его в твою корзину для мусора… Не мог бы ты издать новые распоряжения для того, чтобы покончить с этим? Эти молодые люди злоупотребляют твоей добротой и той отцовской заботой, которую ты хотел проявить по отношению к ним. Почему бы не отправить их – [во всяком случае] тех из них, кто действительно провинился, – в армию? Год-другой жизни по законам армейской дисциплины вправили бы им мозги, а после можно было бы продолжить учение. Ты спас бы их души, которые они губят. Устрой чистку среди профессоров – худший яд, которым ты обладаешь, – и гроза утихнет. Ты сказал, что, если тебя довести, ты покажешь характер. Разве уже не пора? А твои министры, которые только мешают, пусть занимаются своими делами и пусть будут честными и лояльными. Ведь до сей поры они только лгали. Тем, которых ты держишь, доверяй. Если они будут тебя бояться, они будут делать свое дело. Взгляни на тех императоров, которые правили жестко, – общество необходимо воспитывать, оно не должно сметь вопить во весь голос или учинять смуту. Действительно, все почему-то считают, что если они учинят беспорядки, то они будут до тех пор визжать, пока ты не станешь их слушать. Самое лучшее было бы, если бы в университетах было не по 4000 студентов, а в четыре раза меньше, а остальные – в менее населенных городах, и потом [нужны] политехнические школы и пр…потому что молодые люди должны же где-то учиться, чтобы зарабатывать себе на жизнь».

Она рекомендует Николаю, кого ему следует назначить на посты министров, умоляет: «Ники, дорогой, ради всего святого, будь сейчас энергичен! Впереди, может быть, еще много смертей – покончи сейчас же с этим разгулом террора!», и снова «раскланивается»: «Прости, если я пишу слишком прямолинейно, не выбирая выражений, и кажется, будто бы я приказываю. Я и не жду, что ты будешь делать, как я тебе говорю. Я всего лишь высказываю свои мысли на случай, если они окажутся полезными для тебя». Позже роль такого же внешне очень скромного, но внутренне очень самоуверенного «тайного советника» возьмет на себя младшая сестра Эллы Александра Федоровна.

Над великим князем, словно черная тень, нависло воспоминание о Ходынской катастрофе. 26 мая 1896 г. во время празднования коронации Николая II на Ходынском поле должны были состояться народные гуляния с раздачей подарков – кружек с эмблемами и гербами, наполненных конфетами.

Подобное мероприятие уже проводилось во время коронации Александра III. Тогда, несмотря на большое стечение народа, все окончилось благополучно. На этот раз за порядком наблюдали сотня казаков и несколько десятков полицейских.

Люди начали собираться на Ходынском поле еще ночью. Толпа все росла. Потом по ней пронесся слух, что подарков всем не достанется. Взволнованные люди стали сдвигаться ближе к помосту. Казаки попытались остановить их, но это лишь увеличило давку. Задние ряды напирали на передние с такой силой, что те падали, и их затаптывали насмерть. Адъютант великого князя В. Ф. Джунковский описывает устройство гуляний на Ходынке: «Гулянье это было устроено на площади приблизительно в квадратную версту. Почти прямо против Петровского дворца устроен был императорский павильон, сооруженный в древнерусском стиле, кругом павильона был разбит садик с цветущими растениями и лавровыми деревьями. По обеим сторонам павильона были выстроены две трибуны, каждая на 400 мест, для чинов высшей администрации, а вдоль Петровского шоссе две трибуны для публики с платными местами по 5000 мест в каждой. Эти сооружения оставались на Ходынском поле и по окончании гулянья для парада. Затем по всему полю были раскинуты всевозможные театры, открытые сцены, цирки, качели, карусели, буфеты, ипподром для конских ристалищ и т. д.

Но главное, что привлекало народ, – это был ряд буфетов, их было несколько сот, они предназначались для раздачи населению царских подарков в виде художественно исполненных эмалированных кружек, тарелок и разных гостинцев. Вот по поводу этих подарков и ходили в народе легендарные слухи, будто эти кружки будут наполнены серебром, а иные говорили, что и золотом. Не только со всей Москвы и Московской губернии, но и соседних, ближайших губерний шел народ густыми толпами, некоторые ехали целыми семьями на телегах, и все это шло и шло на Ходынку, чтобы увидеть царя, чтобы получить от него подарок. За несколько дней до праздника можно было уже видеть на этом поле биваки крестьян и фабричных, расположившихся то тут, то там; многие пришли издалека.