Даже после этого, уже стоя на коленях, обер-ефрейтор все еще пытался дотянуться до него ножом, и только удар ногой в висок заставил его, наконец, рухнуть на землю. А в следующее мгновение оказавшийся рядом с ними Арзамасцев нажал на спусковой крючок автомата.

— Ну и здоров же ты, если устоял против этого бизона, — проговорил Кирилл, поднимая нож убитого и протягивая его Беркуту.

— Возьми себе, — устало проговорил лейтенант, вытирая с лица пот и отыскивая взглядом отброшенный в траву автомат.

— Трофей вообще-то твой. Но за подарок спасибо. — Кирилл бегло осмотрел синеватое лезвие с едва заметным желобком посредине, костяную наборную ручку и сунул кинжал за голенище. — Тебя что, специально готовили, что ли? Никогда в жизни не видел такой схватки.

— Ослаб я что-то в плену. Растренировался. Видно, почаще нужно вступать в такие вот драчки.

— Какие «драчки», лейтенант? Нужно думать, как выжить. Если бы ты отпрянул, отбежал, я бы его еще раньше скосил. Не нравится мне эта твоя рисковость. Влипнем, яко вши тифозные. А нужно думать, как выжить.

— Я уже десятый раз слышу от тебя это: «Выжить, выжить!..» — мрачно заметил лейтенант, подбирая оружие другого убитого им гитлеровца. — Конечно, если так заботиться о выживании, может быть, действительно уцелеешь. Вот только кго будет воевать? И дело не в «рисковости». Просто одни думают: «Как лучше сражаться?», другие: «Как поудачнее выжить?» Давай договоримся раз и навсегда: мы здесь для того, чтобы истреблять врага. Пока мы живы — приказ один: «Сражаться!» Вот так. Все. Подобрать автомат, патроны — и к машине.

— Жаль, что мертвым приказывать уже невозможно, — осклабился Арзамасцев. — А то бы ты и мертвым приказал..

Церемония награждения серебряными медалями «За верность»[35]была устроена в кабинете фюрера в «Вольфшанце». Народу собралось немного, все происходило в узком придворном кругу, почти по-домашнему тепло: с французским шампанским, поздравлениями и любимыми фюрером пирожными.

— Но ты, Борман, заметил, что медаль под номером один вручена тебе? — вполголоса спросил вождь Великогерманской нации, улучив момент, когда часть элиты сгруппировалась возле еще одного счастливчика — рейхсфюрера СС Гиммлера, часть — вокруг фельдмаршала Кейтеля.

— Такое не может остаться незамеченным, мой фюрер. Причем не только в «Вольфшанце». Это узнает вся Германия.

Однако на самом деле Борман мыслил сейчас более широкими масштабами. Он прекрасно понимал: выплеснувшись на страницы газет, этот скромный церемониал будет сразу же принят во внимание и в Лондоне, и в Москве. Но если в Лондоне это может лишь усилить антипатию к нему, то Москве еще стоит подумать: «А не поставить ли на рейхслейтера Бормана как на будущего лидера Германии? Вот именно: лидера обновленного рейха».

В любом случае факт остается фактом: Гиммлеру досталась «медаль верности номер два»: Из этого следовало, что он, Борман, становится наиболее приближенным к фюреру. Такое невозможно не заметить.

Отыскав взглядом главнокомандующего СС, который теперь вдруг оказался между группами Геринга и Кейтеля, Мартин наткнулся на стальной отблеск его очков. Причем в этот раз рейхсфюрер не отвел взгляд, как обычно, а задержал его, словно снайпер — окуляр оптического прицела, решив понаслаждаться еще несколькими секундами предчувствия будущей мести.

— Это неправда, Борман, что мы проиграли нашу битву за Третий рейх, — был занят совершенно иными чувствами фюрер. Голос его стал вкрадчивым, но в то же время фанатично твердым. — Пока что мы терпим определенные неудачи — что верно, то верно. Однако это еще не поражение. Я не могу поверить, что Третий рейх, который мы с таким трудом и такой верой всех германцев создавали на тысячелетия, способен прекратить свое существование уже через каких-нибудь двадцать лет.

— Некоторые считают, что речь идет даже не о двадцати, — мрачно уточнил рейхслейтер. — Они готовы похоронить нас хоть сейчас. Вместе с великими идеями.

— Вот почему мы, старые партийцы, должны вновь объединиться, чтобы возродить боевой дух народа. Твоя медаль, — ткнул пальцем в серебристый кусок металла на груди своего заместителя по делам партии, — как сабельная отметина на теле воина, устоявшего перед сворой предателей-заговорщиков.

— Именно так я и воспринял эту награду, мой фюрер. Борман произнес еще несколько ни к чему не обязывающих фраз, которые должны были подчеркнуть его восхищение мужеством Гитлера и благодарность за признание его заслуг при подавлении путча. Но фюрер, как это уже не раз случалось с ним в последнее время, словно бы впал в забытье. Он стоял, опершись рукой об угол стола, в позе неопохмелившегося бродяги, не ко времени углубившегося в философское самосозерцание. Посеревший подбородок Адольфа напропалую врезался в запавшую грудь; свободная рука, поднесенная к лацкану френча, нервно вздрагивала и подергивалась.

— Но кроме военного решения исхода этой кампании мы должны позаботиться также о ее дипломатических вариантах, — воспользовался сумеречностью его сознания рейхслейтер. — Речь пока не идет о непосредственных переговорах с нашими врагами. Тем не менее кое-какие каналы негласных связей нам все же стоило бы восстановить. Причем не только с англичанами и американцами, но и родственными нам по духу интернационал-социалистами России.

Борман умышленно избежал привычного «большевиками» или «коммунистами». «Интернационал-социалисты» — один из тех подзабытых нынче терминов, которыми они с фюрером Пользовались в обиходе в те времена, когда гестапо заимствовало опыт создания концлагерей, появившихся в России еще во времена Ленина, а военные двух стран, строящих социализм, не таясь, делились многими оружейными новинками. Разница между германским национал-социализмом и советским интернационал-социализмом, как полагал Борман, не столь уж существенная. Особенно если учесть, что большевики-сталинисты взяли курс на подавление своих национальных меньшинств путем слияния их в единую русскую нацию, то есть по существу начали скатываться все к тому же, только уже русскому, нацизму. Рейхслейтер хорошо помнил, как в свое время Гитлер сказал: «Между нами и большевиками больше объединяющего, нежели разъединяющего. Из мелкобуржуазного социал-демократа и профсоюзного бонзы никогда не выйдет настоящего национал-социалиста, из коммуниста — всегда»[36].

— Родственными по духу? — слишком замедленно отреагировал фюрер, едва приподнимая голову. — Ты все еще уверен в этом?

— Если учесть многие аспекты социальной политики и общего невосприятия идеалов крупной буржуазии.

— О чем ты, Борман? — поморщился Гитлер.

— Вы не согласны, что невосприятие буржуазии?..

— При чем здесь буржуазия?