— это Эмиль Владиславович чувствовал по мелким вибрациям и сотрясениям от шагов внутри кузова. Еще через пару минут кузов задрожал от работы мотора, и Вредлинский понял, что его увозят прямо с родной дачи в какую-то жуткую неизвестность.

Так или иначе, но Эмиль Владиславович ничего не мог этому противопоставить, и ему оставалось лишь покориться судьбе. Конечно, страх пронизывал его насквозь, но он даже не мог разжать заклеенные губы, не то что дернуться в своей «упаковке». Оставалось только лихорадочно размышлять, что ждет его впереди.

Самое удивительное, Вредлинский почти не боялся смерти. Даже наоборот, он прямо-таки молил о ней всевышнего. Конечно, он не желал, чтоб его застрелили, зарезали, отравили или задушили. Ему хотелось просто уснуть и не проснуться. Или проснуться, но уже на том свете. Правда, Эмиль Владиславович имел все основания сомневаться в том, что количество грехов у него не превышает предельно допустимой нормы, которая позволит ему угодить хотя бы в чистилище. Но господь милостив! Авось простит, если покаешься. Кроме того, Вредлинский неожиданно вспомнил о вере в реинкарнацию, то есть в переселение душ.

Вспомнилось, как некогда, в ужасно далекие семидесятые годы, Вредлинский попал на некую артистическую вечеринку, где присутствовал Владимир Высоцкий, и услышал там в его исполнении забавную песенку: Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Исуса, Кто ни во что не верит, даже в черта назло всем. Хорошую религию придумали индусы, Что мы, отдав концы, не умираем насовсем!

Тогда Вредлинскому было чуть-чуть за сорок, а Высоцкому и сорока не было. Но Высоцкий дожил только до Московской олимпиады-80, а Вредлинский и сейчас, в 1999-м, коптил небо. Интересно, было ли у Высоцкого настоящее предчувствие близкой смерти или он просто ерничал и посмеивался над призраком «курносой»? Сам Вредлинский тогда был не в фаворе у судьбы, но помирать не собирался, и песенку воспринял исключительно как шуточную.

Сейчас, увязанный в «кокон» из пледа и веревок, не имея возможности ни видеть, ни слышать, ни даже орать от страха, Вредлинский отчаянно хотел, чтоб индусы оказались правы и реинкарнация оказалась реальностью.

Разве плохо было бы родиться вновь, но уже не здесь, в этой омерзительной стране, а в какой-нибудь благословенной Швейцарии, где восхитительные горы с уютными шале, чистейшим снегом на горнолыжных трассах, нежный сыр, прелестный шоколад и приятные, вежливые люди, а над всем этим искристо-голубое небо с разноцветными монгольфьерами и парапланами?!

А еще лучше было бы родиться сто, двести или даже триста лет спустя, может быть, даже в России, но уже давно превратившейся в подобие Швейцарии, где никто не бедствует, не ворует, не пьет и не пытается устроить революцию!

Мечтать, конечно, не вредно, но и пользы от этого никакой.

Реальность, увы, все время напоминала о себе. И веревки, и плед, опутавшие Вредлинского, никуда не делись. Душа не собиралась отделяться от тела и переселяться в Швейцарию или в далекое будущее. Соответственно Эмиль Владиславович вынужден был задуматься над сугубой прозой жизни. Как ни странно, ему удалось найти в своем весьма незавидном положении кое-какие обнадеживающие моменты.

То, что его похитили, это, конечно, плохо. Но ведь не убили, это уже приятно. Из этого, кстати, следовало, что похитители и те, кто нападал в лесу, преследовали разные цели. Тем, что гоняли на «Форд-Эскорте», нужен был труп (мысль о том, что это было не настоящее нападение, а инсценировка, Вредлинский задвинул в архив). Тем, кто его похитил, несомненно, нужен был живой Вредлинский. Эмиль Владиславович, задним числом оценивая действия похитителей, должен был признать, что они действовали исключительно осторожно. Ведь могли бы просто оглушить ударом по голове, прыснуть в морду парализантом из баллончика, сунуть кулачищем поддых… ан нет, скрутили аккуратно, не прибегая к таким средствам, какие могли бы невзначай спровадить Вредлинского на тот свет. Они даже позаботились о том, чтоб он не простудился, раз завернули его в плед и уложили в кузов на картонные коробки.

Что могут эти самые похитители иметь с живого Вредлинского?

Во-первых, выкуп. Сначала эта версия показалась Эмилю Владиславовичу наиболее реальной. Допустим, если этим бандитам не изменяет чувство меры и они достаточно серьезно готовились к операции, то запрашивать какие-либо сумасшедшие суммы они не станут, так как четко знают — миллион долларов с Вредлинского не сорвешь. Запросят тысяч сто, которые при желании Аля и дети смогут собрать…

Правда, тут Вредлинский опять вспомнил о своих подозрениях в отношении Александры Матвеевны. А что, если все это затеяла она, змея подколодная?! Снюхалась с каким-нибудь бандитом и предложила ему похитить надоевшего супруга. Вредлинский пришлет ей реквизиты валютных счетов, доверенность я на продажу машин и недвижимости, а потом, когда вся сумма перейдет в руки бандитов, Эмиля Владиславовича убьют. И злодейка вместе со своим крутым хахалем на его, Вредлинского, кровные денежки умотает в ту же прекрасную Швейцарию или в Майами-Бич. Единственное, что утешало Вредлинского в вышеописанном варианте, так это то, что гипотетический бандит-любовник, заполучив денежки, быстренько отделается от мадам Вредлинской, и она окажется жертвой собственного коварства.

Второй вариант, который рассматривал Вредлинский, был еще менее утешителен. Эмиля Владиславовича могли похитить для того, чтоб раздобыть какую-то информацию. Например, о Манулове и его тайном братстве. Это сулило почти неизбежные пытки и избиения. Причем долгие и мучительные, несмотря на то, что Вредлинский был готов уже сейчас выложить абсолютно все, что он знал о Манулове и «Русском Гамлете». В свое время, когда Вредлинский во времена перестройки и гласности сочинял пьесу о 1937 годе, то ему довелось побеседовать с несколькими бывшими репрессированными. И от них он узнал весьма любопытную вещь: те арестованные, которые были готовы сразу же, не дожидаясь мордобоя, признаться во всем, что им шили ежовские следователи, отнюдь не спасали себя от дальнейших пыток. Их начинали «колоть» гораздо интенсивнее, стремясь выбить как можно больше фамилий. В результате каждый такой слабодушный утягивал с собой в омут еще не один десяток ни в чем не повинных людей.

Конечно, разница между следователями, выполнявшими план по «врагам народа», и теми гражданами, которые захотят иметь реальную информацию о Манулове, весьма существенная. Но ведь если Вредлинский, пытаясь избавить себя от пыток, сразу же начнет рассказывать все, что знает, то похитители подумают, будто он сообщает им заранее продуманную ложь. И чтобы проверить показания, начнут его молотить. А если, наоборот, станет запираться и утверждать, будто ничего не знает, все равно будут мучить… Безвыходная ситуация!

Но самое печальное состояло в том, что мучения эти завершатся лишь тогда, когда господа похитители поймут, что ничего полезного из Вредлинского больше не выбьешь. После этого он сразу станет ненужным человеком, и его пристрелят…

В этих тягостных размышлениях, пропитывавших все его существо полной безысходностью, Эмиль Владиславович почти полностью потерял чувство времени и своего положения в пространстве. В самом начале своей вынужденной поездки он еще пытался время от времени запоминать, сколько поворотов сделал грузовик (когда грузовик поворачивал налево, Вредлинского прижимало к картонным ящикам левым боком, если направо — правым). Потом сбился и бросил эти подсчеты. Точно так же он не мог определить, сколько времени находится в пути грузовик, на котором его везли. Иногда казалось, что час, иногда — что три или четыре. А эта разница была очень существенной, ибо за час Вредлинского даже за пределы Московской области было невозможно вывезти, а вот за четыре, при желании, можно было доставить и в Ярославль, и в Тулу.