стала гораздо труднее. Цены быстро росли; правда, росла и заработная плата, но далеко не с той же быстротой. Чувствовался сильный недостаток продовольствия на рынке; хлеб выдавался пайками, совершенно недостаточными.

Мое писание брошюр прекратилось: не находилось для них издателей, так как не находилось больше читателей и покупателей. Однако другие литературные предприятия не только продолжались, но [и] возникали новые. Газета «День» выходить продолжала, и я усиленно в ней работал, когда был в Петербурге. Бурцев и Щеголев еще в июле возобновили «Былое», на которое смелый и предприимчивый коммерсант Парамонов дал деньги, и я был приглашен в него третьим редактором на жалованье в 700 рублей в месяц. Несмотря на значительное падение ценности денег, жалованье было большое. Но я мог уделять ему мало времени, так как был завален другой работой и в то же время продолжал свои агитационные поездки. Позже, когда я окончательно осел в Петербурге, а Бурцев был арестован450, я остался в «Былом» вдвоем со Щеголевым, но это относится уже к большевицкому времени451.

К сентябрю месяцу относится важное событие в жизни партий, с которыми тесно связана моя личная жизнь. Произошло окончательное слияние Трудовой группы с Народно-социалистической партией452. Несмотря на всю важность этого события и для двух партий, и лично для меня, я помню его сравнительно плохо, и это потому, что некоторые очень важные его моменты совпадали случайно с моментами моих частых отлучек из Петербурга. Событие это вытекало из самого существа дела. Различие между этими двумя организациями имело значение в 1905–1906 гг., когда народные социалисты бойкотировали 1‐ю Государственную думу, а Трудовая группа выросла как раз из этого самого бойкота (об этом я подробно говорил в одной из более ранних частей моих воспоминаний), но оно давно уже было совершенно изжито.

При мне в сентябре или октябре происходило первое собрание объединенного Центрального комитета453, на котором были произведены выборы первого общего председателя и во время которого чувствовались еще отголоски прежней организационной разрозненности. Трудовики выдвинули на пост председателя Н. В. Чайковского, народные социалисты – В. А. Мякотина. Я голосовал за первого, но считаю это своей ошибкой, так как, во-первых, Мякотин – превосходный, можно сказать, прирожденный председатель, каким не мог быть Чайковский, а во-вторых, не следовало так скоро прощать Чайковскому его голосование в Совете рабочих депутатов против свободы слова.

Выработка второй части избирательного закона в Учредительное собрание была закончена в начале августа без меня, принята Временным правительством, официально распубликована в Собрании узаконений454 и вступила в силу. Особое совещание закрылось, все это произошло без меня. День или, лучше сказать, дни выборов (ибо в разных местностях России это были разные дни между октябрем и декабрем) окончательно назначены. Партии начали назначать своих кандидатов.

Одновременно с этим началась большая перетасовка в составе партий. Были две и только две партии, которые, видимо, имели шансы на большой успех на выборах: большевики и эсеры. И обе эти партии начали численно быстро расти: все, кто рассчитывал так или иначе приблизиться к вкусному казенному пирогу, записывались в одну из этих партий. Вследствие этого и моральный, и интеллектуальный, и политический средний уровень этих партий начал быстро падать. Но не только новые, до тех пор политически индифферентные или, по крайней мере, стоявшие вне партии лица начали делаться партийцами; люди из других партий начали в большом числе переходить туда, где можно было рассчитывать на большой успех; в частности и в особенности начали переходить в эти партии люди, которым хотелось во что бы то ни стало попасть в Учредительное собрание. Из трудовиков и народных социалистов дорога к большевикам была слишком дальняя и сделать ее решились очень немногие, и то, кажется, несколько позже; из бывших народных социалистов – Дмитриевский455, из трудовиков за некоторое приближение к большевикам (в качестве члена и деятеля Викжеля, т. е. Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников456) был исключен из партии талантливый адвокат и, казалось, честный человек, Плансон457 (я не знаю, вступил ли он формально в большевицкую партию или нет; если да, то не раньше 1918 г.); я знаю еще только двух лиц, второстепенных или третьестепенных по своему значению, из которых одного фамилию я забыл, а о другом, Илинчике, я буду еще говорить; оба перешли к большевикам тогда, когда вполне определился их успех, т. е. не раньше 1918 г.; первый из них, агроном по специальности, заплатил за свое ренегатство жизнью, будучи забит насмерть крестьянами при проведении или защите какой-то большевичьей меры.

Дорогу к эсерам, более близкую, проделали многие. Если присоединение Керенского, как я уже говорил во второй главе, было вполне лояльно (хотя политически ошибочно) и ни малейшей тени на Керенского не кладет, то этого нельзя сказать про Булата458, Вис[сариона] Гуревича и в особенности известного экономиста Н. П. Огановского; тут никаких других мотивов для перехода нельзя подыскать, кроме честолюбивого желания во что бы то ни стало попасть в Учредительное собрание. У Булата и Вис. Гуревича все же были точки соприкосновения с эсерами. Но Огановский был трудовик или народный социалист par exellence459. Как раз то, в чем он специалист, что ему было особенно близко, – аграрная программа Трудовой группы – была выработана не только при его участии, но главным образом им; он очень хорошо понимал безумие эсеровских требований конфискации земли без выкупа и права каждого на участок земли. К тому же он никогда не обнаруживал особенной жажды активной политической деятельности и хотя формально принадлежал к Трудовой группе, но бывал в ней редко, почти только по особому приглашению, когда на очереди стоял вопрос из области его специальности. И вот внезапно с большим огорчением мы узнаем, что он отряс народно-социалистический прах от своих ног и записался в эсеры. Награду за свою измену он получил и в Учредительное собрание был избран; однако в награду была влита немалая доза горечи.

Позднее, довольно скоро после Учредительного собрания он поместил в «Голосе минувшего» (1918 г. № 4) очень интересный, хорошо написанный «Дневник члена Учредительного собрания», в котором с большой горечью рассказывает, как ему пришлось проводить земельный закон, с которым был решительно не согласен, и с не меньшей горечью говорит об эсеровских депутатах как об «аморальной, малокультурной массе», как о «пушечном мясе революции», как о группе, строившей свою тактику на демагогии, желавшей во что бы то ни стало «переплюнуть большевиков»460; их вождей он характеризовал