— Вчера была комедия, сегодня — драма. Ни к чему на драму наряжаться. И краситься тоже незачем.

Он крякнул, сощурился.

— Да уж… А вы, когда накрашены, так кажется и лицо другое… И нос и подбородок! И в плечах поуже становитесь…

Мысленно я послал его к черту. Оправдываться — значит косвенно признать свою вину. И что ответить?

— Был у меня приятель, которому тоже казалось, что ему жена изменяет. Так он ее в один прекрасный день придушил. Повесили беднягу. Страшная была история…

Гицорген ненадолго примолк, что-то просчитывая. Поводил взглядом по бархатной, сине-багровой обивке кареты, вздохнул.

— Какие-то у вас прямо-таки красные следы на шее, господин архканцлер!

— От большой любви случается, — веско сказал я.

— О! Вчера, господин архканцлер, вы были на высоте!

— Я всегда на высоте, барон, — буркнул я и осекся. — «На высоте»? А не намекает ли он на мое вчерашнее приключение на чердаке? На скрипучую но прочную доску, по которой мы, сжав зубы от страха, переносили сперва Хвата, а потом и беспамятную Амару? Может — знает? Может — издевается почти в открытую? Черт, так недолго стать параноиком. Ясно, что шпионы и прознатчики везде, но чтобы вот так явно намекали?

— Вчера, говорят, в каком-то доме в Нораторе была знатная заварушка… Алые Крылья вроде бы накрыли целую банду душегубов! Страх какой… резня была, да и пожар! Не слышали, господин Торнхелл?

Угу, прослышал, щупает.

Я пожал плечами.

— Алые Крылья в ведении капитана Бришера, охраняют городские ворота и помогают городской страже наводить в городе порядок. Пусть стараются.

— Жертвы…

— Я не забиваю себе голову такими мелочами, барон. Они наемники, и рождены для войны и возможной гибели.

Сказал и подумал: а ведь становлюсь циником. Вчера погибло тридцать славных ребят, а меня… меня и правда это не слишком печалит. Учусь мыслить глобально, как и надлежит политику. А на глобальном уровне потери в тридцать человек — ничтожны. Но умерли-то они за меня и из-за меня! Должен переживать, а? Закостенел, не переживаю. Профессиональная деформация, как у врачей. Иначе к чертовой матери сгоришь на работе.

Вместо продолжения беседы я вытащил из ящика под сиденьем бочонок с виски и два серебряных кубка. Оставалось в бочонке уже совсем немного, но на двоих, один из которых совершенно не припит, — хватит.

При виде бочонка Гицорген неразборчиво крякнул.

— Напиток сей дает свободу духа… над плотью! — заметил я. — И ты воспаряешь в горние выси, отринув все томления и заботы!

Барон сглотнул, на молодом, румяном лице его появилось странное выражение — смесь страдания и вожделения.

— Зверское зелье! Пьянит гораздо лучше вина, да так быстро и легко… И надолго! Но каково пробуждение!

Я пожал плечами и наполнил оба кубка.

— За все надо платить, барон.

Вскоре мы въехали в Норатор, и в теснинах улиц наш похоронный поезд быстро запутался. Я слышал пчелиный гул, но не смотрел в окно: толпы горожан вышли на улицы. Гицорген уже основательно набрался и клевал носом. Я боролся с искушением выбросить его на середине пути.

Железо. Оружие. Доспехи. Где же мне это все найти за короткий срок? Ответ: нигде. Возможно, если поскребу по сусекам… Изыщу внутренние резервы. Сусеки — вещь нужная. Иногда они, резервы эти с сусеками, преподносят сюрпризы.

Величественное здание Главного Храма, где я — прошло ведь совсем немного времени! — с великими трудами получил мандат архканцлера, мелькнуло в окошке. Похоронный поезд начал выползать на площадь, возницы обучено завели катафалки и мою карету с охраной к самому подножию храма, прочие экипажи заезжали, выстраивая на площади огромную спираль. Гицорген дрых. Я спрыгнул на брусчатую мостовую, услышал слитный гул и взмахнул рукой. Народ жался к домам, в оцеплении участвовали Алые и городская стража. Окруженный десятком Алых, я взошел на пять ступенек и снова приветственно и торжественно махнул рукой.

Высший клир дожидался меня под навесом портика. Кардинал Омеди Бейдар в черной с золотом рясе, и еще десяток разномастных церковных сановников в рясах цвета спелой сливы.

Блоджетт успел дать наставления, и я знал, что входить в храм следует только после того, как туда торжественно внесут гробы. Затем войду я и прочие официальные лица, начнется погребальная панихида, после чего гробы отправят в склепы под храмом для вечного пристанища.

Пришлось ждать. Площадь сдержанно шумела.

Лицемерные стервятники — Сакран и Армад — пробились ко мне и отвесили легкие поклоны, наклоняясь так, будто уже готовились клевать труп страны.

— Господин архканцлер! — воскликнул Армад, обшарив меня взглядом. Ей же ей — Гицорген донес, что вчерашний «я» был на себя несколько не похож.

— Госп… А где барон Гицорген? — воскликнул Сакран.

Я сделал вид, что с трудом соображаю, качнулся в их сторону и дохнул.

— Барон утомившись спит в карете. Не нужно его… ик!.. тревожить. Ему сейчас очень хорошо!

Они не поверили, Сакран сбегал к карете, заглянул, потом влез, видимо, проверял пульс и дыхание барона, вернулся раскрасневшийся.

— Пьян. Спит, — сказал-доложил Армаду.

Интересно, кто и как разрабатывал план вчерашнего покушения? Не просто так ведь перевезли в Норатор банду головорезов. Похоже — только похоже! — Хвату был дан карт-бланш, и он действовал, исходя из своих соображений. Значит, о вчерашнем фиаско, и вообще о том, что покушение было, Сакран и Армад знают смутно или вообще не знают. Хват, возможно, еще позавчера доложил, что готов меня прищучить, но как будет выглядеть покушение — послам не сказал. Если исходить из этой посылки — я по-прежнему чист, вернее, конечно, меня подозревают, вон, как осматривают — тот ли я Торнхелл, не подставной ли персонаж?

Алые пронесли мимо гроб с Экверисом Растаром. Голова монарха качнулась, веки, почудилось, дрогнули. Вот сейчас распахнет глаза и уставится на меня осмысленно, с укором! Что делаешь со страной, архканцлер, бастард мой дорогой? А? У тебя времени с гулькин нос, вот-вот прижмут, а ты тут стоишь, балду пинаешь!

По моей спине прошли мурашки. Время, отпущенное на узловые решения, почему-то сжалось буквально до пары суток — я чувствую это так остро, что дыхание сбивается.

Я взял быка за рога.

— Я намерен отречься! Вы обещали деньги… через восемь дней! Семь… шесть… пять… сколько там еще осталось? Деньги — и грамоту!!!

Армад с трудом сдерживал отвращение — по всей видимости, не любил пьяных, либо же сам когда-то пил и завязал, а, как известно, нет большего ненавистника пьянчуг, чем завязавший алкоголик.

— Мы вынесли решение! Новое решение! Нужную сумму, арканцлер Торнхелл, вы получите сразу, когда на ступенях храма Ашара, вон там, — он ткнул пальцем под портик, где стояли клир, — со всеми полагающимися формальностями подпишете отречение!